— Старый дурень совсем как ты, Орм, — сказала она, — хоть он и самый лучший из всех святых людей. Он решил, что мне грустно, и думает утешить меня орехами. Но даже в небе праведных немного найдется таких же счастливых, как я.
Внесли зажженные восковые свечи, очень красивые и яркие, и брат Виллибальд принес горячее вино. Он налил его в кубки зеленого стекла, провозгласил зычным голосом, что выпить его следует единым духом, дабы прочувствовать всю его силу и вкус, и никто не посмел ему перечить в таком деле.
Орм сказал:
— И это первый стих, что пришел мне в голову за все это время, — добавил он.
— Умей я их складывать, — сказала Ильва, — я бы теперь тоже сказала вису. Но я не умею, я это знаю, потому что я однажды была посажена на три дня поста и молитвы и все время пыталась сочинить; нид про аббатису и не сумела. Но все же отец пытался меня этому учить, когда бывал в духе. Сам он складывать стихи не умел, но знал, как это делать. И самой большой досадой во всем этом для меня было именно то, что я не сумела сложить нида. Но теперь уже все равно, ибо никогда больше не будут меня стеречь старухи.
— От этого ты избавилась, — сказал Орм.
Ему надо было еще о многом порасспросить ее, а епископу и Ильве — порассказать о многом, что произошло в последнее время в; Дании и об их бегстве от короля Свейна.
— Я сделала одну вещь, — сказала Ильва, — когда Свейн был уже близко и я не знала, смогу ли избежать его: я спрятала ожерелье. Ибо я менее всего хочу, чтобы оно попало в его руки. А потом у меня не было времени забрать его, когда мы спешили на корабль. Это, наверное, причинит тебе горе, Орм, но я не знала, как поступить иначе.
— Лучше получить тебя без ожерелья, чем ожерелье без тебя, отвечал он. — Но это королевское украшение, и я думаю, что его утрата для тебя тяжелее, чем для меня. Где ты его спрятала?
— Я готова тебе это открыть, — сказала она, — тут нет никого, кто станет болтать об этом. Неподалеку от больших ворот есть невысокий пригорок, поросший можжевельником и вереском, сразу направо от дороги, что спускается к мосту, и на этом пригорке лежат рядом три камня в зарослях можжевельника. Два их них большие и глубоко ушли в землю, так что видна лишь их малая часть, а напротив лежит третий, он наклонный и небольшой, так что мне под силу было его сдвинуть. Я завернула ожерелье в полотно, полотно в кожу, и положила под камень. Тяжело мне было оставить его там, это ведь было у меня единственное, что осталось от тебя. Но там, мне кажется, оно спрятано надежнее, чем если бы оно отправилось со мною в чужую страну, потому что на тот пригорок никто не ходит, даже коровы.
— Я вспоминаю те камни, — сказал брат Виллибальд. — Я там бывал и собирал тимьян и кошачьи лапки, когда готовил лечебный сбор от болезней горла.
— Быть может, и хорошо, что ты спрятала его за валуном, — сказал Орм. — Хоть и трудновато будет, верно, забрать его назад; из-под самого волчьего логова.
Облегчив сердце этим признанием, Ильва сделалась еще веселее и внезапно кинулась на шею епископу и засунула миндаль ему в рот и принялась умолять его прочесть над ними молитву и обвенчать их прямо тут же и сейчас. Епископ, которому орех попал с перепугу не в то горло, замахал обеими руками.
— Я думаю так же, как она, — сказал Орм. — Бог сам помог нам снова встретиться, и мы не хотим больше расставаться.
— Вы не понимаете, что говорите, — возразил епископ. — Это наущение дьявола.
— К старухе я не вернусь, — сказала Ильва, — а здесь мне быть нельзя. Я уйду с Ормом. И будет лучше, если прежде ты прочтешь над нами молитву.
— Он же еще не крещен, — в отчаянии закричал епископ. — Как я могу венчать тебя, мою крестницу, с язычником? И поистине стыдно видеть юницу в таком исступлении. Ты что же, не научилась и малейшей скромности?
— Нет, — твердо отвечала Ильва. — Мой отец учил меня многому, но по части скромности у него было плохо. Но что дурного в том, что я хочу замуж?
Орм вынул из кушака шесть золотых, из тех, что прихватил с собой из Андалусии, и выложил на стол перед епископом.
— Одному епископу я плачу за свое крещение, — сказал он. — И ничуть не хуже, если я смогу заплатить другому за свою женитьбу. И если ты хорошо поговоришь за меня с Богом и купишь свечей для Его церкви, то, может, и не так страшно, что я прежде женюсь, а уж после крещусь.
— Он ведь потомок Ивара Широкие Объятья, — сказала Ильва с гордостью. — А если тебе трудно повенчать некрещеного человека, ты можешь и сам тут же его окрестить. Что такого, если он потом окрестится еще раз с другими перед королем? Один раз хорошо, а два не хуже.
— Нельзя злоупотреблять таинством, — сказал епископ. — И я не знаю, вполне ли он готов.
— Он готов, — уверил его брат Виллибальд. — И он может быть вначале оглашен, хотя такое и не в ходу в наши дни. Но оглашенный может вступить в брак с христианкой.
Орм и Ильва поглядели на брата Виллибальда с удивлением, а епископ сложил ладони и, казалось, повеселел.
— Возраст делает меня забывчивым, — сказал он, — Или, может, это доброе вино, хоть оно и такое полезное. Прежде было обыкновение оглашать тех, кто пока не соглашался принять крещение, но уже почитал Христа. И добро всем нам, что есть у нас такой помощник, как брат Виллибальд.
— У меня уже давно к нему приязнь, — сказал Орм, — и от этого она не стала меньше. А с того часа, как я встретил его здесь, моя удача исправилась.
Епископ послал тут за аббатом и двумя канониками, и те охотно пришли помочь ему и поглядеть на чужеземного хёвдинга. Епископ, надев полное облачение, макнул пальцы в святую воду и начертал крест у Орма на лбу, на груди и на ладонях, одновременно благословляя его.
— Я уже начал привыкать, — заметил Орм, когда с обрядом покончили. — Это было куда легче, чем когда тот другой брызгал; меня кропилом.
Все сошлись в том, что невозможно венчать некрещеного в мо-, пастырской часовне и что все должно происходить в покоях епископа. Орму и Ильве велели стать на колени на молитвенные скамеечки перед епископом.
— Ты к такому не привык, — сказала Ильва.
— Я стоял на коленях побольше иных, — ответил Орм, — когда был у андалусцев, но хорошо еще, что не надо стучать лбом об пол.
Когда епископ дошел до наставлений и велел им плодиться и размножаться и жить в ладу друг с другом, оба кивнули. Но когда он наказал Ильве во всем покоряться мужу, они переглянулись.
— Я постараюсь, — пообещала Ильва.
— Пусть поначалу идет как получится, — сказал Орм, — потому что привычки у нее пока мало. Но я помогу ей припомнить это наставление, коли придется.
Когда все совершилось и все пожелали им счастья и многих детей, епископ забеспокоился насчет их брачной ночи. Ибо в монастыре такое недопустимо, даже в комнатах для приезжих, а в городе он не знает места, где они могли бы остановиться.
— Я пойду с Ормом, — беззаботно сказала Ильва. — Что годится для него, то и для меня хорошо.
— Ты не сможешь спать с ним среди мужчин в лагере, — испугался епископ.
Но Орм сказал:
Брат Виллибальд проводил их до городских ворот, чтобы им открыли боковой проход. Тут они простились с ним с благодарностями и спустились на мостки причала. Рапп оставил на корабле двоих, чтобы стеречь его от воров; те же двое, оставшись одни, сильно выпили, так что храп их был слышен издалека. Орм растолкал их и приказал помочь вывести корабль на середину реки, и наконец им это удалось, хотя поначалу шло не без труда. Там бросили якорь на самом стрежене.
— И больше вы мне тут не нужны, — сказал Орм.
