сидеть и ждать, когда эти люди почувствуют в сердце любовь к Господу, то ожидание это затянулось бы. А из того, что уже сделано, может произойти много добра. Но в том, что все славно устроилось, вовсе не моя заслуга, а шутов из Ирландии. И поистине был промысел Божий в том, что они были посланы сюда вовремя, чтобы помочь совершиться богоугодному делу.
— Так оно и есть, — сказала Оса.
— А теперь, — сказал Орм двум чужестранцам, — настало время, чтобы вы рассказали подробнее о себе. Нам любопытно узнать, отчего это вы нищенствуете по дорогам.
Рослый человек с седой бородой огляделся по сторонам и неспешно кивнул. А затем он заговорил печальным голосом:
— Меня зовут Спьялле, и я родом из Упсалы. Я был в походе с королем Эриком, и за мою силу и выносливость он взял меня к себе в оруженосцы. Но теперь я свободен от службы. И у меня только одна цель: добраться в толпе нищих до Упсалы и вернуть туда меч, который привязан к моей ноге.
Он умолк, и все посмотрели на него с удивлением.
— Зачем же этот меч привязан к твоей ноге? — спросила его Ильва.
— Об этом, пожалуй, следует рассказать, — ответил он, — но, возможно, я и так сказал слишком много, пока не узнал, что ты, хозяйка, — сестра короля Свейна. И все же самая печальная и плохая новость — это то, что король Эрик, прозванный Победоносным, убит.
Это действительно было большой новостью для всех вокруг, и они хотели услышать продолжение.
— Тебе не нужно бояться меня, хотя я и сестра Свейна, — сказала ему Ильва. — Ибо между нами нет любви, и он подослал недавно своих людей, чтобы убить нас. Это он убил короля Эрика?
— Нет-нет, — в нетерпении прервал ее Спьялле, — иначе бы и мне не остаться в живых. Король погиб от колдовства, я уверен в этом, и колдовство это произошло от богов или от злой женщины из Вестергетланда, которую зовут Сигрид дочь короля Тосте-Лесоруба — его королевы — свалиться ей прямо в преисподнюю к Хель, на мечи да ядовитых змей! Король промышлял разбоем со своими драккарами в Малых островах и потом надумал идти к королю Свейну, который находится в Северной Зеландии. И все было отлично, дела у нас спорились. Но когда мы стояли у острова Фальстер, начались беды. Ибо тогда нашло на короля помрачение, и он объявил всему войску, что собирается принять святое крещение. Король сказал при этом, что будет более удачлив в своих делах с королем Свейном, если крестится, — и сможет одолеть его. Мысль эту нашептали ему священники из саксов. Воинам эта затея пришлась не по вкусу, и разумные люди открыто сказали, что не подобает королю свеев думать о таких вещах, которые, может, и подходят саксам или данам, но только не ему. Однако король сурово смотрел на говорящих и грубо отвечал им. И так как воины его привыкли к тому, что он разбирался во всем лучше их и делал всегда так, как захочет, то они больше ничего не сказали ему по этому поводу. Однако королева, эта безумная вестгеталандка, которая была вместе с нами в походе, с кораблями, которые она унаследовала от своего отца, питала ненависть ко Христу и рабам его и не успокоилась на этом. У них с королем вышла большая ссора, и воины прослышали, будто она заявила королю, что крещеный правитель — самое ужасное из всего, что она знает, а король, в свою очередь, пригрозил высечь ее, если она еще хоть раз откроет свой рот. Между тем поздно уже было грозить ей; наказанием: сечь ее надобно было раньше и чаще. Из-за всего этого в войске произошел раскол, и мы, свей, косо посматривали на сторонников королевы, поругивали друг друга и частенько при встрече хватались за оружие. Но колдовство уже начало действовать на нашего короля: он зачах и обессилел и в конце концов слег. И однажды рано утром, когда большинство воинов еще спали, эта безумная дочь Тосте Лесоруба вместе со своими кораблями покинула нас. Она направилась к Свейну, как многие считали; так решил и сам король, когда он узнал о том, что произошло. Но никто не мог ничего поделать, и конунг наш был таким ослабевшим, что не способен был даже долго разговаривать. В лагере усиливался страх, все морские хёвдинги желали только поскорее убраться отсюда, и возникла ссора из-за конунговых богатств и из-за того, как их поделить, чтобы они не попали в руки к Свейну. Король призвал меня к своему ложу и приказал доставить обратно домой его меч, передав оружие сыну. Ведь это был старинный меч Упсальских королей, который происходил от самого Фрейра [25] и почитался большим сокровищем. Отнеси меч домой, Спьялле, сказал он, и смотри, не потеряй его, ибо в нем заключена сила нашего рода.
И после этого он запросил пить: я понял, что долго он не проживет. И этот король, прозванный в народе Победоносным, вскоре умер в муках на своем ложе. Нас было слишком мало, чтобы сложить ему погребальный костер. Однако мы сделали все, что могли, и еще убили его рабов и двух священников, положив их тела у него в ногах, чтобы король не чувствовал себя одиноким и незнатным перед богами. Когда костер догорал, на нас с воинственными криками напали островитяне. Я бежал с поля боя ради этого меча и с тремя нищими переправился на рыбачьей шхуне в Сконе. А меч все время был привязан к моей ноге, под одеждой, чтобы никто не обнаружил его. Но что будет со всеми нами после того, как конунг наш умер, не знаю; ибо он превосходил всех остальных королей, хотя и пришел к такому концу из-за злобной женщины и лежит теперь далеко, на берегу острова Фальстер, и над прахом его даже не насыпан могильный курган.
Вот все, что рассказал Спьялле, и все сочли, что он принес необычные новости.
— Для королей настали плохие времена, — сказал Орм. — Сначала погиб Стюрбьерн, самый сильный из них; потом — Харальд, самый мудрый; и теперь — Эрик, который был самым могущественным. Не так давно мы прослышали, что умерла великая императрица Феофано, которая единолично правила саксами и ломбардцами. И лишь Свейн, мой шурин, самый злобный из всех, никак не умрет. Интересно было бы знать, отчего Господь не уничтожит его и не позволит жить более достойным из королей.
— Бог поразит его, когда придет время, — сказал брат Виллибальд, — как поразил Он Олоферна, которому отрубила голову женщина по имени Юдифь, или Зангериба, ассирийского царя, которого убили перед идолом его же сыновья. Но подчас зло бывает живучим, и здесь, на Севере, лукавый сильнее, чем в других местах. Только что мы услышали о страшном злодеянии от этого Спьялле, который поведал, что участвовал в убиении служителей Христовых у погребального костра своего короля. Такого злодейства нигде в мире больше нет, как только здесь, да еще у худших вендов. И мне нелегко определить, что надобно делать с такими людьми-злодеями. Я мог бы сказать тебе, Спьялле, что ты будешь вечно гореть в огне. Но сказать это мало; во всяком случае, в ад ты угодишь точно.
Спьялле озабоченно оглядел всех присутствующих.
— По неразумию своему я сболтнул лишнее, — сказал он, — и разгневал этого священника. Но мы лишь соблюли древний обычай, как всегда делалось после смерти конунга свеев. И ты, хозяйка, сказала мне, что я попал не к врагам.
— Мы тебе не враги, — успокоил его Орм, — и тебя никто здесь не тронет; но пусть тебя не удивляет, что мы, рабы Христовы, называем убийство священников злодеянием.
— Теперь они в сонме святых мучеников, — добавил брат Виллибальд.
— И им хорошо там? — спросил Спьялле.
— Они в Царствии Божием, и блаженство там такое, что человеческим умом его не постигнуть.
— Ну, тогда им повезло, — сказал Спьялле, — ибо у короля Эрика на них смотрели как на рабов.
Ильва засмеялась.
— Ты в таком случае достоин похвалы, а не порицания, ибо помог им добраться туда, — сказала она.
Брат Виллибальд строго взглянул на нее и сказал, что она огорчает его своим легкомыслием.
— Когда ты была лишь беспечной девицей, ты могла говорить так, — ответил ей он, — но теперь-то ты должна понимать, что ты уже хозяйка дома и мать троих детей, и к тому же приняла учение Христово.
— У меня это от отца, — ответила Ильва. — и я, честно говоря, не знаю, изменился ли он к лучшему, хотя у него было много детей и он долго учился у тебя и епископа Поппона.
Брат Виллибальд покачал головой и пригладил себе волосы, как он обычно делал, когда речь заходила о короле Харальде; ибо на макушке у него до сих пор оставался рубец от распятия, которое король в нетерпении вырвал однажды у него из рук и ударил им его по голове.
— Конечно же, король Харальд был большим грешником, — сказал брат Виллибальд, — и я сам чуть не пострадал от него, когда он ударил меня. Но все же он во многом походил на царя Давида, и это хорошо заметно, если сравнить его с королем Свейном. И вряд ли ему понравилось бы, что дочь его смеется над убийством священников.
