выручить.
Когда Якс сказал, что в прошлом он убивал, Льешо хотел опровергнуть это заявление, чтобы отгородиться от насилия и увечий, заполонивших его жизнь, включая Кровавый Прилив, яды мастера Марко и господина Чин-ши, обращавшегося с ним ласково, но ушедшего по собственному желанию на тот свет. Эти события напомнили об ощущении слизкой крови на ноже, пальцах, об огне гнева, воспламенившемся в его юном сердце. Будь он тогда старше, имей опыт боя настоящего воина, он неистово защищал бы дворец, косил бы гарнов, как пшеницу во время сбора урожая. Спустя все эти годы стремление прорваться в королевскую комнату и остановить бойню вернулось к юноше с такой силой, что он достал нож и неистово замахал им вокруг, представляя шеи врагов.
– Ого!
Льешо остановился, не узнав голоса, пока Каду не добавила:
– Это всего лишь я!
Юноша опустил руку с ножом, словно она была из камня.
– Извини, – сказал Льешо и поклонился. – Я думал, в этот час все сидят по домам.
– Если хочешь, я оставлю тебя одного.
Он покачал головой, и Каду прошла мимо него в центр пешеходного моста, ведущего на тренировочную площадку. Сев на деревянные дощечки, она свесила ноги, чуть ли не касаясь ими воды.
– Где твоя обезьянка?
Каду хихикнула.
– Если б Маленький Братец мог говорить, он сказал бы, что охраняет мои вещи. На самом деле он спит на балке, предается своим обезьяньим грезам.
Льешо подумал, что будет невежливым высказать облегчение по поводу отсутствия животного. Обезьяна не произвела пока на него положительного впечатления. Юноша опустился на мост рядом с Каду, но, увидев, как к ее пальцу подплыл карп, поджал ноги под себя.
– Мне запрещают кормить их, – сказала Каду, бросая крошки хлеба самой большой из рыб. Карп метнулся в сторону корма, как и его товарищи. Льешо молча взял предложенную ему буханку, отломил и отправил пару крошек в воду. Каду игриво упрекнула его: – Тот карп разжиреет, если будешь продолжать в том же духе. Он станет таким толстым, что мне придется вырыть ему новый пруд!
– Твой отец вряд ли поддержал бы эту идею! – фыркнул Льешо.
– Я тоже, – призналась Каду. – Он чаще говорит:«Действия влекут за собой последствия, дочь моя. Реши, сможешь ли жить, сделав последний шаг, перед тем, как ступить первый». А правитель у нас прагматичный, его больше заботит рыба, чем философия.
– Но ты же с ним не согласна?
– Его превосходительство всегда прав. Старый карп все же растолстеет, и придется углублять и расширять пруд, чтобы держать его. – Она улыбнулась Льешо. – Это игра между ними: карпом и правителем. Я на стороне рыбы.
– Ты очень странная, – отметил юноша и кинул еще кусочек карпу, засвидетельствовав свою поддержку.
– Что поделаешь, я дочь колдуна правителя, – объяснила она, хотя Льешо об этом и не забывал. – Что ты делал здесь, когда я подошла?
– Уединялся от товарищей по комнате, – признался он. – Надеюсь, что к моему возвращению рев и битье себя в грудь закончатся. Они решат, кто победитель, кто проигравший, и я смогу уснуть в покое.
– Ты сейчас должен отдыхать, а не бегать от ссор. Если Феникс узнает, им не поздоровится.
– Но этого не случится. Она не узнает. Не так ли?
Каду внимательно посмотрела на Льешо и пожала плечами.
– Не от меня. Да я не об этом спрашивала. Что ты делал с ножом?
– Предавался воспоминаниям. – Юноша вытащил его из ножен и взвесил на левой ладони. – Мастер Якс был прав. Я убил гарна, расправившегося с моим охранником. Хри был очень похож на Якса. Внешне, орнаментом на защитных браслетах. Без татуировок, конечно.
– Мастер Якс опасный человек, – отметила Каду.
Убийства по политическим причинам. Знала ли она об этом?
– Таким был и Хри. Я не мог помочь ему, зато он выиграл для меня время, чтобы я успел сбежать. Он умер за меня. Мне было семь, – добавил Льешо. – Я не мог никого спасти, кроме себя самого. Они напали на отца, убили сестру и выкинули ее в кучу мусора. Остальных разлучили и распродали. Однако, – юноша поднял фибский нож, наблюдая, как месяц скользит по лезвию, – могло быть и хуже. Если супруга правителя сдержит слово, следующим летом я выйду отсюда свободным человеком, воином.
– Кто ты? – спросила Каду.
Льешо покраснел и опустил голову. Восемь лет он держал свои секреты в тайне, но с ней не мог оставаться настороже. Вот и выболтал слишком много; не ясно, как выпутываться после такого откровения.
– Никто, – сказал юноша.
– Не верю, – отмела она эту версию, скептически подняв бровь в ожидании более конкретного ответа.
Поздно. Как говаривал Льек, открывшийся рот можно закрыть, но вылетевшие слова не возьмешь обратно и не выкинешь из головы. Сказанное всегда влечет за собой последствия. У старого министра, казалось, было много общего с Хабибой, колдуном правителя: у обоих лучше получалось философствовать,
