не могу.
– Отпусти ее, – сказал Джуд, хмуро глядя на Гинни. – Без нее нам было куда лучше.
– Ладно, хватит! – сурово сказал Раф, но в его голосе слышалась усталость. Он почесал затылок.
Какой у бедняги усталый вид, подумала Гинни и сама на себя рассердилась за это неожиданное сочувствие.
– Но...
– Хватит, Джуд. Пожалуйста, идите все наружу. Мне нужно поговорить с Гинни.
Джуд, видимо, собрался поспорить, но Патрик схватил его за руку. За ними вышли близнецы и Кристофер, но Гинни не сомневалась, что все пятеро остались на крыльце и прижали уши к двери.
Да пусть себе слушают. Наконец-то ей предоставлялась возможность уговорить Рафа отпустить ее, и она собиралась ею воспользоваться в полной мере. Раф принялся доставать из мешка продукты. Гинни повернулась к нему и, расправив плечи, ринулась в бой.
– Если вы меня отпустите, – сказала она и постаралась улыбнуться, – мы откажемся от всех обвинений.
Он поглядел на нее, приподняв брови, и ничего не ответил.
– Может быть, не от всех, – поправилась Гинни. – Если вы действительно надрезали подпругу Ланса, за это вы должны понести наказание, иначе Ланс не сможет считаться победителем турнира и требовать моей руки.
– Ланс.
Он произнес это имя с таким отвращением, что Гинни тут же бросилась на защиту своего героя.
– Будьте же благоразумны! Все знают, что Ланс должен выиграть турнир, иначе папа никогда не разрешит мне выйти за него замуж.
Раф вдруг с грохотом захлопнул дверцу шкафа и свирепо рявкнул:
– Сколько раз вам говорить, что мне не было нужды надрезать подпругу. Я победил Бафорда в честном бою, дважды – и все равно вы все это отрицаете. У вас совесть-то есть, моя прекрасная дама? Как вы ухитряетесь спокойно спать по ночам?
«Я смотрю сны», – чуть не ответила Гинни. И тут ее оглушила обжигающая сила последнего сна, и ее стала бить дрожь желания. Если бы между ними не было стола, неизвестно, какую глупость она бы совершила.
– Я... я люблю Ланса, – слабым голосом проговорила она, мучительно пытаясь вспомнить лицо этого самого Ланса. – Всегда любила и всегда буду любить.
– Это вы уже мне объяснили. – Раф отвернулся и продолжал жестким, злым голосом: – Только вы вышли замуж не за него. Вы теперь моя жена, и вы останетесь здесь, в моем доме.
И с этими словами он вышел из хижины.
Гинни смотрела на закрывшуюся за ним дверь. Ну вот, она заставила себя униженно просить – и что толку? Раф и слушать не стал ее просьб. Она ему не нужна, но он все равно будет держать ее в этой тюрьме, пока она не состарится и.не поседеет. А тогда она уже не будет нужна никому.
И самое ужасное, что отсюда нельзя сбежать. Вне себя от разочарования и гнева, она схватила первое, что попалось ей под руку, и запустила ему вслед. Чугунок расщепил доски двери, и теперь ее нельзя будет плотно закрыть. Стоя перед разбитой дверью, Гинни поняла, что ее выходка была не только разрушительной, но и бессмысленной, поскольку Раф уже далеко. Стоять перед дверью, дрожа от бешенства, – занятие бесполезное, и она вышла наружу. Раф с чем-то возился в пироге. – Куда вы еще собрались? – крикнула она. – Оставлять меня с этими детьми бесчеловечно! Разве настоящий мужчина так обращается с женой? Какая я жена? Бесплатная нянька... или смотрительница в тюрьме. Раф достал из пироги узел и сунул его ей в руки, – Наряды, конечно, неважнецкие, но по крайней мере вы сможете снять... – он с сомнением посмотрел на ее грязную амазонку, – ...то, что на вас.
А по чьей вине она похожа на мокрую крысу? Но все-таки одежда пригодится, тем более что у нее давно не было ничего нового. С чувством предвкушения, которое она старалась подавить, Гинни полезла в мешок и вытащила из него два платья: одно ядовито-зеленого цвета, другое – тускло-голубое. Была там еще рубашка, чулки и нижняя юбка.
– Где вы такое раздобыли? – презрительно спросила она Рафа.
– Пожалуйста.
Тут только до нее дошло, что ей следовало его поблагодарить, но ее гнев еще не прошел, и его саркастическое «пожалуйста» сильно ее задело.
– Я понимаю, что у вас были добрые намерения, – надменно сказала она, – но я привыкла к жизни с удобствами. У меня всегда были слуги, которые готовили обед и убирали дом. Я спала на накрахмаленных льняных простынях и ела из фарфоровой посуды. То, что вы от меня требуете, – несправедливо. Я всегда жила утонченной жизнью, в этой лачуге я погибну.
– А я слышал, что в Розленде все сильно изменилось. Не очень-то у вас осталось много слуг, фарфоровой посуды и хрустальных бокалов.
– Вам нравится причинять мне боль, да? Я знаю, что за этим скрывается, – вы пытаетесь мне отомстить. Не можете забыть детскую обиду и собираетесь за это всю жизнь карать меня и Ланса.
– Вот что, моя прекрасная дама, – сказал он, холодно глядя на нее. – Бафорд, может, и получил бы удовольствие от мести, но у меня есть дела поважнее. Да катитесь вы оба ко всем чертям – мне все равно. Но я вас выиграл в честном бою, и вы должны понять, что я не смею оставить детей одних.
– Но...
Усталым жестом он заставил ее замолчать.
– Когда я сюда приеду в следующий раз, может быть, мы все это обсудим как разумные, взрослые люди. Но сейчас у меня слишком мало времени, чтобы разбираться с вашими выходками. – Он выразительно посмотрел на дверь хижины. – На вашем месте я уговорил бы детей починить дверь, не то ночью в нее могут заползти довольно противные твари.
Гинни вздрогнула.
– Мистер Латур, умоляю вас... Я не могу провести здесь еще одну ночь. Вы поступаете бесчеловечно!
– Можно на это посмотреть и так, – сказал он, залезая в пирогу. – Но поскольку у вас нет выбора, почему бы не счесть свое пребывание здесь искуплением. Не всем выпадает случай искупить причиненное зло.
Язвительно улыбнувшись, он протянул ей связку рыбы и отчалил. Гинни задохнулась от негодования.
Искупить причиненное зло?! Не желая признавать шевельнувшихся в ней угрызений совести, Гинни пошла обратно в хижину, уверяя себя, что Латур сам не знает, что говорит. Это ей причинили зло, это ее похитили. Это ему надо искупать свою вину! Она швырнула рыбу на тарелку. А ее совесть чиста.
Гинни оставила рыбу на столе, поскольку не имела ни малейшего представления, что с ней делать, и пошла к себе примерять новые платья. При взгляде на них она почувствовала еще один укор совести, подавить который было труднее. Не многим мужчинам пришло бы в голову привезти ей чистую одежду. Какой надо быть эгоисткой, чтобы жаловаться на ее качество, когда у человека явно нет средств на более дорогие вещи.
Во всяком случае, одежда была чистая и хорошо пахла, чего нельзя было сказать о ее амазонке. Какая разница, какого цвета эти платья и как пошиты – все равно ее в них не увидит никто из знакомых.
Гинни вдруг безумно захотелось вымыться и переодеться в чистое. Она с тоской вспомнила медную лохань, в которой она принимала ванну в Розленде, и ароматные мыла, которые тетя Агата покупала ей мыть голову. Но придется, видно, удовольствоваться кувшином и тазом.
Гинни приложила к себе голубое платье и крутанулась перед зеркалом. Да, надо вымыться и переодеться, и, когда Латур увидит ее в следующий раз, ее никак нельзя будет назвать мокрой крысой.
– Это не ваше! – В комнату ворвался Джуд и устремил на нее горящий возмущением взгляд. – Кто вам позволил трогать мамины вещи?
Он смотрел на нее как на ведьму, которую следует сжечь на костре.
Гинни чуть не уронила платье.
– Мне дал их Раф.
