помыться и уезжать.
– И потом завтра у нас особенный день, – поддержала его Гинни. – Для того чтобы хорошо выступить на турнире, вам надо всем как следует выспаться.
Дети перестали ворчать и послушно, хотя и неохотно встали. Раф уже раскрыл было рот, чтобы сказать им, что не сможет завтра приехать, но тут его внимание привлек металлический отблеск на шее Джуди.
«Господи, неужели опять утащила медальон?» – мысленно простонал он, увидев, как девочка украдкой сунула медальон под рубашку.
– Что это у тебя на шее? – спросил он. – Случайно, не тот самый медальон? – Удивительно, как влечет Джуди эта вещица, если, несмотря на запреты, она не удержалась от искушения ее стащить. – Я считал, что мы с тобой договорились, Джуди. Девочка молчала, глядя себе под ноги.
– Она его не брала, – заступился за нее Патрик, который был уже в дверях. – Я сам ей его дал.
– А я дала его Патрику, – подтвердила, подходя к ним, Гинни. Джуди принялась было снимать медальон через голову, но Гинни остановила ее. – Не надо, Джуди, не снимай. Я тебе его дарю. Мне кажется, что это было бы по душе моей маме.
Джуди улыбнулась ей, и Раф поразился, какая она хорошенькая, когда улыбается. Да за ней скоро будет тянуться хвост воздыхателей! И он вдруг понял, как редко ему приходилось видеть улыбку Джуди.
Чудеса, со вздохом подумал он. Гинни всех их сумела околдовать.
Он глядел, как она отправила детей спать, удивляясь их послушанию. Когда они ушли, Гинни несмело ему улыбнулась.
– Наверно, мне надо было раньше вам сказать. Я столько раз поднимала шум из-за этого медальона, что вам, естественно, не пришло в голову, что я могу расстаться с ним добровольно.
– Я и сейчас не могу понять, почему вы это сделали.
– Я отдала его Патрику в награду за очень важное одолжение. Но вы же знаете, как они относятся друг к другу. Этот медальон очень дорог его сестре, потому что ассоциируется у нее с матерью. Вот он и отдал его ей.
– Я думал, что он и вам очень дорог.
– Это так. – Гинни пошла обратно на кухню вытирать посуду. – Но я поняла, что Джуди он нужнее, чем мне. У нее сейчас трудный период, и ей нужно, чтобы что-нибудь связывало ее с прошлым. Она называет медальон талисманом и никогда его не снимает. Даже отказывается без него спать или купаться.
Раф взял у нее из рук тарелку и поставил на полку.
– Откуда у вас вдруг столько терпения? Она ведь трудный ребенок.
– Не трудный, а растерявшийся. – Гинни подала Рафу последнюю тарелку и повесила полотенце на место. – Это совсем не просто – потерять мать как раз тогда, когда сама начинаешь сознавать себя женщиной.
Раф прислонился к шкафу и сложил руки на груди.
– Вы про кого говорите, про Джуди или про себя? На секунду Гинни растерялась.
– Кажется, у нас с Джуди больше общего, чем мы предполагали. Иногда это помогает нам понять друг друга, а иногда, наоборот, мешает. Во всяком случае, я обнаружила, что упрямства нам обеим не занимать.
Раф ухмыльнулся.
– Я тоже это обнаружил.
– Смейтесь, смейтесь, но если бы вы знали, скольких нервов мне стоила подготовка к турниру... – Гинни оборвала себя на полуслове и вгляделась ему в лицо. – В чем дело?
И тут он вспомнил надвигающуюся уборку тростника и свое горькое сожаление, что вынужден разочаровать детей.
– На меня обрушились неожиданные дела. Отвернувшись, Гинни медленно развязывала тесемки фартука.
– Ясно. Вы не приедете.
– Гинни...
– Не надо ничего объяснять, – деревянным голосом выговорила она, проходя мимо него. – Я все понимаю.
Раф схватил ее за руку и повернул лицом к себе.
– Ничего вы не понимаете, черт бы вас побрал! Мне необходимо там быть. Я занял деньги на короткий срок и надеялся, что верну их раньше. Но не смог... – Он помолчал: не стоит ей говорить, что он давно бы расплатился, если бы ее дядя отдал ему то, что должен. – Скажем так, у меня осталось меньше месяца на то, чтобы рассчитаться с банком «Барклай и Тиббс». Если я этого не сделаю, о будущем можно забыть.
– А разве нельзя их попросить об отсрочке платежа? Папа всегда так делал.
– У вашего папы имя, – с горечью сказал Раф. – А меня даже не допускают к банкирам – я должен разговаривать с каким-то клерком. По его словам, его высокопоставленные хозяева слишком заняты, чтобы тратить на меня время.
Гинни поморщилась, и Раф только тут осознал, с какой силой он сжимает ее руку. А еще собирался обращаться с ней нежно! Он отпустил ее руку, но отойти от нее не мог.
– Как это несправедливо! – сказала Гинни. – Откуда они знают, какой вы человек, ни разу с вами не встретившись?
Ее забота растрогала Рафа, но одновременно довела до его сознания, как мало она о нем знает.
– Дело в том, что я, как говорится, прошел через огонь и воду, – признался он. – С четырнадцати лет я добывал себе пропитание где мог и как мог, а банкиры любят клиентов, которые сидят дома. Они считают, что иметь дело с такими перекати-поле, как я, рискованно.
– Ну и дураки! – негодующе воскликнула Гинни. – Надо быть слепым, чтобы не понять, что они ничем не рискуют, занимая вам какую-то несчастную тысячу долларов.
Гинни сказала это так горячо, что Раф решил сам рискнуть.
– Вы так считаете? – спросил он. – А вы мне доверились бы, моя прекрасная дама?
Конечно, он говорил совсем не о финансовых делах, он хотел знать, доверяет ли она ему в делах сердца. Он жадно смотрел на ее прекрасное лицо, изнывая от желания обладать ею, убедить ее освященным веками способом, что она принадлежит ему.
Но решение должно исходить от нее, и Раф затаив дыхание ждал ответа.
Гинни отвернулась и принялась снимать фартук и вешать его на крючок. Эта простая процедура почему-то заняла у нее очень много времени.
– Если бы у меня были деньги, – едва слышно сказала она, – вам бы никогда не понадобилось унижаться перед банкирами.
Он надеялся услышать большее, но и это было немало. Разумный человек этим удовлетворился бы, но Раф в душе был игрок и решил идти ва-банк.
– Я спрашиваю не о деньгах, – тихо сказал он. Гинни стояла, не шевелясь, и все еще держалась за этот дурацкий фартук. Раф пожал плечами и пошел к двери, бросив на прощание: – У нас с вами проблема не в деньгах, моя прекрасная дама. Мне нужны вы.
С этим, не желая разыгрывать из себя еще большего дурака, Раф вышел. И пошел за дом мыться. Он сорвал с себя рубашку, в душе кляня себя за то, что не сумел сдержать язык. Он знал, что не скоро сможет предложить ей такую жизнь, к какой она привыкла. А до тех пор не было смысла допытываться о ее чувствах. Даже витающий в облаках романтик не мог ожидать, чтобы королева Гиневра легла в постель с каким-то издольщиком.
Расстегивая и сбрасывая брюки, Раф с тоской подумал о ледяной воде горных речек, она охладила бы его страсть. А вода в бочке была нагрета солнцем, и, хотя он старательно скреб себя мочалкой, тепловатая струя не могла погасить бушевавший в нем пожар. Вытираясь, он вспомнил тот вечер, когда Гинни прыгнула к нему в лохань. Как жарко он ее обнимал, как близок был к тому, чтобы навсегда сделать ее своей!
Воспоминание было почти осязаемым, и, когда Раф наяву увидел перед собой Гинни, од не поверил своим глазам, решив, что это игра его воспаленного воображения. Да ив самом деле возникшая в лунном свете Гинни, с руки которой свисало что-то белое, вполне могла показаться призрачным видением, на ней
