Кирилл Бенедиктов
Завещание ночи
Гомер все не свете
Легенды знал.
И все подходящее из старья
Он, не церемонясь, перенимал.
Но с блеском —
И так же делаю я.
1. МОСКВА, 1953 год.
В два часа ночи в дверь позвонили.
Роман Сергеевич Лопухин открыл глаза и несколько секунд бессмысленно смотрел в темноту, пытаясь понять, где находится источник этого мерзкого дребезжания. Потом он понял и, скинув одеяло на пол, поднялся.
Со стороны двери доносились уже скрежещущие металлические звуки — видимо, замок пытались открыть отмычкой. Роман Сергеевич включил в прихожей свет и откинул задвижку.
Дверь тотчас же распахнулась, появились высокие черные фигуры, запахло кожей, заскрипели сапоги. Романа Сергеевича крепко взяли за локти и чуть завернув их за спину, провели в гостиную. Там его посадили за большой круглый стол (миллион лет назад за этим столом собиралась вся семья Лопухиных), двое в коже встали за спиной, один, очень высокий, худой и бритый, сел напротив и, глядя безумными неподвижными глазами прямо в переносицу Роману Сергеевичу, спросил:
— Ну?
— Что — ну? — сонным голосом сказал Лопухин: сонливость не отпускала его, несмотря на страх; казалось, что все происходящее лишь кошмар, который рассеется, как ему и положено, с первыми солнечными лучами.
— Где эта вещь? — спросил бритый. Говорил он спокойно, но пальцы его, длинные и неестественно подвижные, шевелились на столешнице, как черви. — Не заставляйте нас устраивать здесь обыск, переворачивать все вверх дном… Отдайте добром, Роман Сергеевич, все равно возьмем…
— Что вы имеете в виду? Я не понимаю вас…
Бритый чуть наклонил голову. Двое за спиной Романа Сергеевича взяли его железными пальцами за локти и шею и ударили лицом о столешницу.
— Я имею в виду ваш раритет, Роман Сергеевич… Артефакт… Вазу вашу…
Сонливость, наконец, покинула Лопухина. Остался только животный, необъяснимый страх — будто не лысый эмгебешник смотрел на него через стол, а какая-то древняя, чудовищная рептилия — таких он встречал в Монголии, на кладбищах динозавров.
Рука собеседника потянулась вперед, схватила Романа Сергеевича за подбородок и рванула на себя. Безумные глаза оказались совсем рядом, и в уши полился странный свистящий шепот, будто зашуршали потревоженные змеи.
— Грааль, Роман Сергеевич, отдайте Грааль по-хорошему…
И в этот миг Лопухин узнал его. Вспомнил костлявый желтый череп и остекленевшие глаза, заброшенный тувинский дацан, распростертого на камнях старого ламу с расползающимся красным пятном на белом джау, и понял, кто перед ним. Он закричал, тонко и громко, и тот, кто говорил с ним, тоже понял, что узнан, встал, переломился над столом и ткнул указательным пальцем Лопухину куда-то в горло. Роман Сергеевич обмяк на стуле, глаза его закатились. Бритый отряхнул руки и, брезгливо посмотрев на арестованного, приказал оперативникам:
— Ищите везде.
Он прошел в библиотеку и принялся вынимать из шкафов книги. Он делал это выборочно, без какой- либо системы и без видимого интереса. Книги он просматривал, тряс над столом и бросал на пол. За то время, что оперативники обыскивали остальную квартиру, он успел перетрясти половину.
Роман Сергеевич очнулся около пяти утра. Голова разламывалась от невыносимой боли, шея горела так, будто Лопухина только что вынули из петли. «Укол королевской кобры, — вспомнил Роман Сергеевич. — Тибетские штучки… А ведь лама был прав…»
Заскрипели сапоги. Лопухин закрыл глаза, но кто-то встал перед ним, заслонив свет электрической лампочки, проникавший сквозь веки. Голос бритого чекиста сказал:
— Слушай, ты, недобиток дворянский… Или ты сейчас по-хорошему расскажешь, где прячешь раритет, или из тебя это вытрясут во внутренней тюрьме в Лефортово вместе с мозгами… По старой дружбе советую: колись сейчас.
Роман Сергеевич медленно покачал головой — каждое движение причиняло новую боль. Потом зажмурился еще крепче, ожидая удара. Но удара не последовало, и тогда он заговорил, по-прежнему не разжимая век:
— Нет и не было у меня этой чаши, слышишь, ты, Хромой Убийца, Ангра-майнью, Нирах, Эккему- Похититель, Сет-Бабаи, кто еще?
— Достаточно, — усмехнулся бритый. — По-моему, Роман, ты сошел с ума. От тебя требуется только сказать, куда ты дел раритет. Иначе — тюрьма, попадешь к нашим костоломам — сто раз захочешь умереть, прежде чем дождешься расстрела… Скажи, Роман…
— Я честный человек, — твердо ответил Лопухин. — Меня оправдают.
— Это ты мне рассказываешь? — удивился бритый. — Последыш белогвардейский, эксплуататор недорезанный, шпион американский — да кто тебя оправдает? Слушай меня, Рома, я могу устроить так, что ты отделаешься десятью годами — это минимум, что тебе полагается по совокупности… Выйдешь — еще молодым мужиком будешь… Говори, куда ты дел эту вещь?
— Я держал ее в руках три минуты, — сказал Роман Сергеевич. — И оставил ее там, где она и была, в дацане…
— Зачем ты мне лжешь, Роман? — спокойно спросил бритый.— Ты думаешь, я не понимаю, почему ты так быстро сбежал тогда из Тувы? Почему прятался от меня все эти годы? Или, может быть, ты надеялся, что не осталось свидетелей? Но я говорил с монахом, ты же знаешь, я умею это делать, и он признался, что отдал вещь тебе. Он отдал вещь тебе, и ты увез ее!
В его голосе неожиданно появилось нечто вроде обиды.
— Нет, — прошептал Лопухин.
— Мертвые не умеют лгать! — высоким голосом крикнул бритый.
Лопухину вдруг стало все равно. Боль немного отпустила, и его охватило бесшабашное и отчаянное чувство свободы. Он открыл глаза и увидел высоко над собой тяжелый костистый подбородок эмгебешника.
— Хромой, — сказал он. — Ты искал ее? Не нашел? Ну так ищи дальше.
Он ожидал, что чекист снова ударит его, но тот просто отвернулся и тяжело прошагал в сторону коридора. Оттуда донеслись нечеткие равнодушные команды, Лопухин разобрал лишь «ублюдка — в Лефортово». «Ублюдок — это я», — подумал он и вновь провалился в прохладную темноту обморока. Очнулся Роман уже в машине.
Тем временем бритый эмгебешник сел в огромный черный «ЗиС» и приказал шоферу ехать на Лубянку.
