В русском героическом эпосе ситуация, казалось бы, полностью совпадающая: противоборствующие стороны — те же христиане и язычники, христиане и иноверцы… Но в народном эпосе нет ничего подобного; ни одного сюжета ни о крещения Руси, добровольном или насильственном, ни о религиозных распрях…'[38] Западный эпос воспевает завоевание и насильственное крещение. Русский эпос воспевает защиту, освобождение, а не призыв вешать, жечь и убивать нещадно.
Испанская 'Песнь о Сиде', германская 'Песнь о Нибелунгах', англосаксонская поэма «Беовульф» воспевают обогащение грабежом или борьбой за драгоценный клад (Сид: 'нападайте дерзко, грабьте проворно'; Беовульф: 'в обмен на богатства жизнь положил я'; у нибелунгов гибель — следствие завладения кладом). В русском эпосе мотив грабежа и обогащения отсутствует. Западный эпос — борьба за славу и драгоценности, верность вождю, кровная месть, натуралистические подробности ран, убийств. В русском эпосе, пожалуй, единственный Василий Буслаев скажет: 'Смолода бита, много граблена', — но добавит и о главном, чему посвящена поэма: 'Под старость надо душу спасти', — и поскольку его паломничество неохотное, сам он не верует ни в сон, ни в чох, но подчинился матери — он и погибает. И это единственный случай в русском эпосе. 'Понятие мести как таковое вообще отсутствует в русском фольклоре…'[39]
О 'верности вождю' можно судить по схожим ситуациям. Оклеветан перед королем и прощен Сид Кампеадор:
Такая сцена в русском эпосе просто немыслима. И в ссоре Ильи Муромца с князем именно Владимир просит прощения на коленях. И стоит отметить в связи с приведенным сравнением, что в XIX веке первым сравнил Сида с Ильей С. Шевырев: 'Замечают отсутствие личных чувств в наших витязях. Точно, они не заняты оскорблением личной чести или страстями сердца, как рыцари Запада. Отсюда отсутствие романтического интереса в их подвигах. Но над всеми личными чертами возвышается в них и господствует одна великая черта: самопожертвование. Если бы во времена княжеских усобиц и нашествия свирепых орд разыгрались в самом русском народе чувства личной независимости, чести и страстей сердечных, не совершилось бы никогда великое дело, не явилась бы Россия тем, что она есть. Не будем требовать от наших витязей того, что принадлежит рыцарям Запада. Пусть они выражают черту своего народа — самопожертвование, в котором только и заключалась возможность спасения Отечества'.[40]
Легко согласиться с Шевыревым о самопожертвовании русских витязей, но трудно согласиться с мыслью об отсутствии личных чувств или личной чести. Разве Илья не ведет себя достойнее Сида в аналогичной ситуации? Разве не видно, что чувство собственного достоинства у него столь сильно развито, что и несправедливый князь ему «собака» (а этого Сид себе не позволит), но личное чувство у Ильи, естественно, отступает на второй план перед горем своего народа, и он идет защищать свой народ, землю, вдовиц, детей и т. д. Постоянная западная легенда об отсутствии личного достоинства у русских рабов стала банальностью, однако стоит сравнить поведение героев эпоса для того, чтобы понять — как личности русские герои выражены сильнее, и дело не только в противостоянии Ильи и князя.
Вспомним, что и Василий Буслаев, не верящий ни в сон, ни в чох, осмеливается спорить и драться вместе со своей дружинушкой хороброй против всего Великого Новгорода, против богатых людей. Чувства личного достоинства Василию Буслаеву не занимать у западных рыцарей.
И еще одно меткое замечание В. Калугина: 'Нет в русском эпосе и некоторых других черт, тоже типичных для западноевропейского. Например, натуралистических подробностей в описаниях битв, того, как отделяется хребет спинной, как копьем пронзают утробу, как меч Роланда рассекает у противника подшлемник, кудри, кожу, проходит меж глаз середкой лобной кости и выходит через пах наружу, снова, как вылезают на землю мозги врага, как сам Роланд видит, что смерть его близка, что у него мозг ушами начал вытекать, как затем из раны вывалился мозг. Невозможно себе представить русских богатырей, пьющих кровь врага, как это делают рыцари-бургунды в 'Песне о Нибелунгах': 'И к свежей ране трупа припал иссохшим ртом. Впервые кровь он пил и все ж доволен был питьем'. Ничего подобного нет ни в одной русской былине'.[41]
Различно отношение к природе в русском и западноевропейском эпосе. Известный историк XIX в. Якоб Буркхардт писал о том, что средневековый человек 'не видел пейзажа'. В последнее время на это обратил внимание А. Гулыга: 'Даже в песнях крестоносцев нет и следа от пребывания в чужих краях'.[42] Буркхардт резко отрицательно относился к средним векам, считал, что это эпоха Возрождения принесла миру открытие человека и природы, поэтому можно предположить его преднамеренное принижение средневекового созерцания и по контрасту возвышение возрожденческой культуры. Но ведь легко проверить, посмотреть средневековый западноевропейский эпос и убедиться, что Буркхардт прав; западный эпос не знает пейзажа, не знает природы, которая в лучшем случае вспоминается лишь как внешняя обстановка происходящих событий. А так ли это в русском эпосе?
В русском эпосе заметно не только большое внимание, уделенное окружающей природе, но и то, что эта природа — не просто 'окружающая обстановка', она участник происходящего, она живет, и меняется, и переживает вместе с героями былин и сказаний, более того — диктует им свое отношение, кого-то любит, а кого-то нет. Так, в 'Слове о полку Игореве' Боян серым волком по полю кружил, как орел под облаком парил, стекался белкою по древу, солнечное затмение в начале похода предвещает трагедию, ночь грозою птиц перебудила, свист зверей несется, полон гнева, кличет Див с вершины древа и т. д. и т. п. (т. п. — иначе придется переписывать половину 'Слова'). В былине о
