правительство наложило на церковь, было связано с приходом: традиционное самоуправление было упразднено, выборы духовенства прихожанами отменены, а заведование финансами и имуществом приходским советом запрещено. Подавлялась всякая попытка представительной организации в церкви.[136]
Священнослужители составляли весьма замкнутую касту, поскольку для рукоположения нужно было богословское образование, а оно давалось в семинариях и академиях, переполненных сыновьями священников, учившихся в них бесплатно. Количественно духовное сословие составляло обособленную касту более чем в полмиллиона человек.[137] Л. Милюков в 'Лекциях по русской культуре' приводит следующие цифры: общее число духовенства в 1890 г. — 98 892 чел. Епископов, священников, и дьяконов — 54 957 чел. Следовательно, насчитывалось 43 935 лиц, занимавших низшие церковные должности.[138] И этот слой был очень различен по своим доходам, но един в своем приниженном положении.
Власть имущие принуждали епископов к удивительному единодушию. Так, журнал 'В ограде церкви', издаваемый в Варшаве (№ 3, 1933) приводит следующий случай. Однажды один из почитателей Победоносцева выразил восхищение единодушием епископов на сессиях Синода под его председательством. Обер-прокурор презрительно ответил: 'Они нарушают единство своими подписями: у каждого из них разный подчерк'.[139] И соответственно с епископами обращались. Так, в марте 1905 г. было лишь 16 епископов, остававшихся в одной епархии более 5 лет, 22 — в течение 2–3 лет, 13 — в течение одного года и 13 — на еще более краткий период. Таким образом, за период правления Победоносцева епископ редко возглавлял одну епархию более двух или трех лет.[140] И после Победоносцева не стало легче. Так, власть Григория Распутина была столь велика, что епископ Иннокентий Иркутский был удален со своего поста за то, что осмелился критиковать целителя в частном письме. Епископ Андрей (князь Ухтомский) с трудом избежал такой же судьбы'.[141] Эти факты совершенно противоречат легенде о «православной» сути монархии. Конечно, епископы были довольно обеспеченными людьми. Епископские доходы долгое время оставались тайной. В 1909 г. после настойчивых запросов Думы Синод опубликовал эти данные, обнаружившие, что наиболее густонаселенные епархии доставляли своим епископам весьма значительное содержание, как то: Киев — 48 000 руб., Москва — 35 000 руб., тогда как другие епископы получали сравнительно меньше: Пермь — 2900 руб., Псков — 3600 руб., Холм — 4000 руб. и т. д.[142]
Иным было положение приходского клира. Священник, как правило, — отец многочисленного семейства, кроме своего священнического служения, добывал себе на пропитание, обрабатывая землю, разделяя тем самым труд своей паствы. Государственное жалованье было введено только в 1893 г., и большинство духовенства вообще не могло его получать. Отпущенных средств было недостаточно, ив 1910 г. из 29 946 приходов 10 153 не имели пособий от государства. Лучше всего обеспечивались священники, которые служили на окраинах империи, по соседству с римско-католическим и протестантским духовенством. Жалованье их составляло от 800 до 1500 руб. в год. В центральных областях священники получали всего 300 руб… а в некоторых местах — даже 100 руб. Земля, принадлежавшая приходам, также распределялась неравномерно. В 1900 г. из 43 000 приходов в европейской части России только 28 675 имели землю. Возделывание земли отнимало у духовенства много времени и энергии, а если священник отдавал свой надел в аренду крестьянам, между ними возникали нежелательные конфликты. Поэтому главным источником дохода были сборы, доставлявшие священнику годовой доход около 400– 500 руб. Такая система порицалась большинством священников, жаловавшихся, что необходимость брать деньги у прихожан за совершение треб унизительна и мешает установлению подлинно пастырских взаимоотношений с паствою. Но и отношения с епархиальным начальством были далеки от идеальных. Так, епархиальный суд мог налагать на священников двенадцать различных наказаний, начиная с неблагоприятных отзывов в послужных списках и кончая лишением сана и прав священства, причем в порядке вещей было наказание, вынесенное заочно без разбирательства. Типичным в этой жесткой системе было и воспитание. Так, к началу XX в. произведения писателей, вроде Тургенева, Гончарова и Льва Толстого, не допускались в библиотеки семинарий как вредные и революционные. И понятным становится вывод Н. Зернова о том, что русское духовенство было наиболее притесняемой и наименее обеспеченной группой среди образованных слоев общества.[143] Не вызывают поэтому удивления известия о том, что в годы первой русской революции из 53 семинарий в 48 происходили забастовки, или о том, что в 1911 г. из общего числа выпускников семинарий в 2148 человек, только 574 приняли священнический сан.[144]
Конечно, и в этот период были Серафим Саровский и оптинские старцы, были св. Николай (Касаткин) блестящий проповедник православия в Японии, был Иоанн Кронштадтский, были Хомяков и Достоевский и другие искренне и глубоко верующие люди. Они думали о страшном расколе меж знатью, интеллигенцией и народом, пытались организовывать религиозно- философские общества, но влить в старые мехи новое вино не получалось. Современники А. Пушкин и Серафим Саровский в одной Нижегородской губернии никогда не могли встретиться, а Стасов организовал кампанию протеста против покупки П. Третьяковым картины М. Нестерова 'Явление святого Варсонофия отроку Варфоломею', считая этот поступок потворством суеверию. А. Ф. Лосев рассказывал, что епископ Феодор считал П. Флоренского единственным верующим человеком в Московской духовной академии, причем перебирал остальных преподавателей и доказывал это. И в начале века П. Флоренский считал, что церковь стала похожа на сухарь, и ее надобно перемолоть в муку, дабы напечь новые хлебы — веру и церковь живую'.[145] Как пишет канадский историк Д. Поспеловский: 'Синодальный период очень противоречив. С одной стороны, совершенно неканоническое устройство церковного управления, порабощение церкви государственным аппаратом и, конечно, падение ее престижа как института. Церковь превращается в приводной идеологический ремень крепостнического государства. На приходское, особенно сельское, духовенство фактически возлагается роль полицейского, который должен сообщать правительству имена и численность потенциальных рекрутов для армии, доносить об антиправительственных разговорах и даже пренебречь тайной исповеди, если она содержит антиправительственные замыслы. Общество почти не поддерживает церковь в ее борьбе 1903–1912 гг. Либералы-кадеты просто игнорируют ее. А социалистам и революционерам всех мастей прямо невыгодна возрожденная и оздоровленная церковь'.[146] И хотя в начале XX века начинается явление, получившее название религиозно-философского ренессанса, однако до революции это не изменило общей обстановки. Д. Поспеловский пишет: 'Как только Временное правительство отменило обязательность посещения церкви для солдат, посещение церкви солдатами и принятие причастия сократилось с почти 100 % в 1916 году до 10 % и ниже в 1917 году'.[147] И лишь попав в положение гонимой при советской власти, церковь вновь становится притягательной силой. О белых же армиях доклад епископа армии и флота у Врангеля гласит: 'Наша армия героична, но она некрещеная! Вывод, в сущности, ужасный. Что делать? Синод, архиереи — мы были бессильны и совершенно неавторитетны в глазах военных'.[148] На фоне 'морального разложения и совершенно невероятных форм богохульства крестьян'[149] церковь теряла свои позиции. Церковь — но не все ценности терял народ!
КОММУНИСТИЧЕСКИЙ ПЕРИОД
Сегодня коммунистический период вызывает невероятно противоречивые мнения. Иные, как С. Хоружий, называют его провалом — перерывом в русской истории. Коли так, то возникает желание быстрее «стереть» все остатки этого периода. И. Шафаревич даже вывел 'органическую связь социализма со смертью', хотя в доводах его попадаются и весьма неожиданные, например, песня:
