— А ты думаешь, что за стеной, бля, вольный ветер? — усмехнулся Авдеев.
— Да нет, наверное. Еще какая-нибудь стена.
В этот момент с другой стороны ограждения раздался яростный собачий лай. Файзуллин от страха едва не выронил фонарик
— Е-мое! Там, похоже, еще и овчарки.
— А ты чего хотел? — пожал плечами Авдеев. — Это ж, бля, лагерь.
После чего собрался с духом и грозно прорычал:
— Иду на вы, суки!
Маленький Файзуллин хотел было удержать Авдеева, но тот упрямо двинулся вперед вдоль стены. Файзуллин засеменил следом. Собаки перестали лаять, но их хриплое дыхание по ту сторону бетона слышалось ежесекундно — они явно следовали за гулявшими.
— Слушай, мне мерещится или я голоса чьи-то слышу? — спросил Файзуллин.
Авдеев напрягся.
— Наверное, охрана где-то бродит. Вертухаи, бля.
Неожиданно перед Файзуллиным возник чей-то
темный силуэт. Переводчик испуганно вскинул фонарик, и в желтом круге возникло небритое мужское лицо.
— Ты кто? — спросил побледневший Файзуллин.
— Хрущев в пальто, — нагло ответил силуэт, прикрывая лицо ладонью. — Ты фонарь-то опусти. Тоже мне станционный смотритель. Куперман я.
— А-а, — успокоился Файзуллин и опустил фонарик. — А тут что делаешь?
— Бабочек ловлю. Как Набоков.
— Каких в жопу бабочек? — встрял Авдеев.
— Господи, да гуляю я!
— Один?!
— Почему один? Нас тут человек сорок.
В эту секунду, подобно вставшим из могил зомби, из темноты стали выступать остальные привольчане.
— Ядрёна Матрёна! — изумился, трезвея на глазах, Авдеев. — Все тут. А мы думали, мы одни.
— Тоже мне первопроходцы, — усмехнулся Куперман.
— И давно гуляете? — спросил Файзуллин.
— Чуть меньше часа, — ответил Куперман и зевнул. — Больше тут и не требуется. За сорок минут можно весь этот сраный Привольск обойти.
— Завод видели?
— Да видели, видели. Завод как завод. Воняет только.
— Значит, просто гуляете? — спросил Файзуллин.
— А вы?
— Мы так… — смутился переводчик.
— Ну, вот и мы так. Ищем дыру в заборе.
— Была б дыра, в нее бы уже давно собаки пролезли, — пробормотал Авдеев.
— Резонно, — согласился Куперман. — А кто-нибудь знает, как Берлинскую стену преодолевали?
Раздалось несколько голосов.
— Подкопы…
— Тоннели вроде рыли.
— Да за деньги переводили, — заметил правозащитник Ледяхин. — Западная Германия не скупилась на переброску политзаключенных.
— М-может, и на н-нас кто д-деньги даст, а? — робко спросил журналист Зуев.
— Да кому ты на хер нужен? — хмыкнул Авдеев и рыгнул.
— Сионизм не пройдет! — выкрикнул критик Миркин. — Русский не продаст свою совесть за деньги мировой закулисы.
— А ты, я вижу, тут самый русский, — снова хмыкнул Авдеев.
— Уж порусее некоторых пьяных рож, — огрызнулся Миркин, но на всякий случай отступил назад.
— На танке еще таранили, — прорычал бас, явно принадлежащий скульптору Горскому.
— На танке, — усмехнулся Куперман. — Ты где-нибудь тут танк видел?
— Ты же спросил про Берлинскую стену, а не про эту, — разозлился Горский.
— Перелетали, кажется, — пискнул кто-то в толпе.
— Вот ты и полетишь, — буркнул Куперман, не обернувшись.
Пискнувший смущенно замолчал.
— А может, проломить ее чем-нибудь? — снова встрял Горский.
— Чем? Молотком? Или головой своей, может?
— Слушайте, — возник Тисецкий. — А что если положить всю эту шайку-лейку и айда на волю? Тут всего-то майор, лейтенант, ну охрана еще.
Куперман поморщился.
— Мало того, что за побег всех по лагерям рассадят, так еще и убийство с отягчающими припаяют. Нет, тут мы застряли хорошо… Надолго.
— А н-не хотят ли н-нас тут просто ум-морить? — снова встрял испуганный голос Зуева.
— Чем это? — хмыкнул Куперман. — Дефицитными товарами и свободой творчества?
— Да не, — выступил из толпы невысокий мужчина. Это был Вешенцев. — Тут же завод химотходов. Радиация и все такое.
— А маскарад зачем тогда?
— Ха! Для отвода глаз, ясен корень! Вроде острова дураков. Помните, в «Пиноккио»? Там собирали непослушных детей, давали им кататься на карусели, мороженое-пирожное. А они тупели и в ослов превращались.
— Некоторым из присутствующих и карусель не нужна, — хмыкнул Кручинин, как будто намекая на кого-то конкретного.
— Не, а что-то в этом есть, — сказал Авдеев. — Только, бля, в «Пиноккио» детей вроде заманивали. А нас-то никто не заманивал, нас силком.
— Почему это? — возмутился Вешенцев. — Заманивали! Заманили рейсом Москва-Мюнхен.
— Не, ну а зачем нас умерщвлять? Тем более с такими затратами.
— Да и кому мы нужны? — снова пискнул кто-то из темноты.
— Как зачем? — не сдавался Вешенцев. — Чтоб шито-крыто. Мы тут все диссиденты-интеллигенты. Нас — чпок, и движение диссидентов обезглавлено.
— Скажешь тоже, обезглавлено, — хмыкнул Авдеев. — А техническая интеллигенция?
— А их в свой Привольск, — продолжил развивать свою теорию Вешенцев. — Физиков в физический. Химиков в химический.
— Ботаников в ботанический, — мрачно съюморил кто-то, и в толпе засмеялись.
— Да че вы ржете? — разозлился Вешенцев. — Точно ослы. Иа-иа! И потом, как знать? Может, нас помари-нуют, мы тут все лучевой болезнью от этих химотходов заболеем, и нас выпустят. Мы и помрем на воле. Тихо, мирно.
— А охрана тоже помрет? И гэбисты?
— А может, они молоко пьют.
— Ну и ты пей, кто тебе мешает?
Вешенцев смутился и замолчал. Где-то теория дала трещину.
— А я думаю, — сказал Тисецкий, — товарищ в чем-то прав.
— Меня Андрей зовут, — хмуро заметил Вешенцев, которого покоробило казенно-советское «товарищ» в данных обстоятельствах.
— Товарищ Андрей в чем-то прав, — «поправился» Тисецкий. — Сначала пряники да пышки, а потом синяки да шишки.
— В каком это смысле? — спросил Куперман.
