повторно изобьет Зуева. Перепуганный Зуев извинения, конечно, тут же принял. И оба продолжили свой путь в разных направлениях. Костюшко дошел до цели без эксцессов, а вот Зуев на свою беду встретил направлявшегося к месту дуэли поэта Еремеева, который, как и его противник, был не совсем трезв. Черт дернул Зуева рассказать Еремееву, что он только что подрался с Костюшко. Еремеев спьяну решил, что Зуев тоже претендует на Балашову, и отметелил Зуева. Самое интересное, что, встретившись получасом позже, Еремеев и Костюшко неожиданно решили не драться из-за «какой то бабы», а просто еще немного «накатить». Таким образом, результатом их несостоявшейся дуэли стал дважды избитый, но ни в чем не повинный Зуев. Всю эту историю еще довольно долго пересказывали в лицах жители Привольска, прибавляя к ней, как водится, все новые и новые фантастические подробности. Майор тоже неоднократно слышал ее, но с каждой новой интерпретацией уже и сам не знал, где правда, а где выдумка. Его гораздо больше радовало, что никого не убили, а Костюшко и Еремеев помирились. Однако радость его была недолгой. Нет, к женщинам это уже не имело никакого отношения, просто к концу 81-го года он стал замечать какие-то странности в поведении привольчан.
Во-первых, налицо было падение творческой активности. Если раньше «громадье планов» носилось в воздухе, то теперь всё как-то успокоилось, улеглось, перешло в режим вялотекущей рутины. А во-вторых… было что-то, что майор и сам толком не мог объяснить. То ли какое-то напряжение, разлитое в атмосфере, то ли какая-то недосказанность. В какой то момент он даже решил списать это на собственное переутомившееся воображение — шутка ли, без отпуска торчать в одном и том же месте. Может, просто мерещится всякая чепуха. Но в январе 1982-го, пару недель спустя после Нового года, произошло странное событие, которое заставило Кручинина отбросить мысли о переутомлении.
В конце января к нему в кабинет пришел Ледяхин. Приходил он и до этого, и даже довольно часто. Он явно взял на себя функцию защитника прав привольчан — то есть выражал некое «общее народное мнение». Чаще всего это были какие-то претензии. Майора все это не сильно беспокоило, тем более что, как правило, все просьбы Ледяхина он игнорировал, однако ему нравилось, что есть возможность быть в курсе настроений привольчан таким вот прямым и недвусмысленным образом — стукачества он не переваривал. Но на сей раз дело оказалось серьезнее, чем он предполагал, хотя правозащитник довольно долго ходил вокруг да около, явно подготавливая майора к чему-то серьезному.
— Я, собственно, пришел поблагодарить вас за то, что вы позволяете мне время от времени доносить до вас умонастроения местного населения, — начал издалека Ледяхин и тут же поправился: — Доносить в смысле приносить, а не в смысле доносить в смысле стучать.
— Я понял, — кивнул Кручинин. — И рад, что вы рады.
— Я также признателен за то, что приводьчане больше не работают на химзаводе.
— Закрытие комбината — не моя инициатива. Так что не за что.
— Правда, вот лечебницу закрыли.
— Лечебница была психиатрической и изначально планировалась для усмирения наиболее буйных. У нас там и работали то два врача да два санитара. Но процесс адаптации, кажется, уже давно прошел, нет?
— Конечно, — кивнул Ледяхин и замолчал.
— А врача из соседнего города, к которому вас возят на осмотр, насколько я понимаю, пока хватает.
— Безусловно.
Ледяхин явно не знал, как приступить к следующему этапу беседы. Майор не знал, как ему помочь. Наконец тот откашлялся и выдавил следующее:
— Понимаете, на этот раз у меня есть просьба, которую иначе как деликатной не назовешь.
— К сожалению, мне запретили привозить сюда женщин, — перебил его Кручинин.
— О нет, дело совсем не в этом. Это, может, даже и хорошо. Ну, в смысле, не очень, конечно, хорошо, но, в общем, дело не в этом.
— Давайте покороче, Ледяхин, — устало сказал майор. — Мне еще отчет писать.
— Да-да. Конечно. В общем, суть в том, что мы считаем, что надо слегка ужесточить условия содержания.
— Не понял? — переспросил майор, решив, что ослышался.
— Ну что тут непонятного? Мы кто? Мы — диссиденты. То есть в той или иной степени враги государства, так сказать, не оправдавшая доверия партии интеллигенция. Вы же сами так говорили.
— Да, — насторожился майор, который сам хоть и любил заходить издалека, но очень не любил, когда сложные логические конструкции предлагались в его адрес. Этот страх у него был еще со школы, где главный заводила и буян в классе по фамилии Хомяков, прежде чем сделать что-то больное и неприятное, задавал жертве какой-нибудь каверзный вопрос типа: «Ты ведь любишь мороженое?» — «Ну да», — отвечала жертва. «А что такое мороженое?» — спрашивал Хомяков. «Ну, это типа сладкого льда… то есть молока», — путалась жертва, понимая, что загоняет себя в угол. «Типа холодного сладкого молока?» — переспрашивал Хомяков. «Да», — завороженно шептала жертва. После чего мучитель кричал: «Ну, раз тебе нравится, получай!» — жертву хватали двое помощников, расстегивали той штаны, а Хомяков лил прямо в трусы холодное молоко и высыпал туда же громадную порцию сахара. Потом все со смехом разбегались. Причем ответить «правильно» на вопрос гнусного Хомякова не представлялось никакой возможности — у него всегда про запас был «сюрприз». Вот и сейчас майор внутренне съежился, чувствуя, что Ледяхин своими наводящими вопросами гнет в какую-то нехорошую сторону, но в какую именно — непонятно.
— Я это к тому говорю, что мы же здесь не на курорте, правильно?
— Говорите короче, — раздраженно сказал майор.
— В общем, мы считаем, что надо ужесточить условия содержания. Вот список наших просьб.
Ледяхин достал сложенный вдвое листок и положил его майору на стол.
— Заметьте, не требований, — добавил он.
— Еще не хватало, чтобы вы мне требования предъявляли, — хмыкнул Кручинин. — А кто это «мы»?
— Мы — это привольчане, — гордо ответил Ледяхин.
— У вас там что, тайные собрания происходят?
— Ну зачем? Нас здесь не так много. Можно каждого индивидуально опросить. Но… если вам любопытно, то это не секрет… Инициатива шла от Купермана.
— Вот как? — переспросил майор, который давно заметил, что именно Куперман почему-то все время оказывается в центре всеобщего внимания.
— Впрочем, — поспешно добавил Ледяхин, — если вы его изолируете, на его место придет другой.
— Придет, придет, — отмахнулся майор. — Ладно, я ознакомлюсь с вашим списком. Это ведь не срочно?
— Нет, — выдавил Ледяхин.
— Хотя, если там речь действительно идет о каком-то ужесточении, я не понимаю, с чего вдруг такой мазохизм.
— Ну, это вы грубовато выразились.
— Хорошо. С чего вдруг такая сознательность?
Ледяхин набрал воздуха для ответа, но затем развел
руками и выпустил воздух вхолостую.
— Понятно, идите, — мотнул головой Кручинин.
Едва Ледяхин покинул кабинет, майор развернул листок. Надо сказать, что поначалу он решил, что все это либо неудачная шутка, либо продукт воспаленного мозга Ледяхина, либо и то и то одновременно, но чем старательнее он пытался вникнуть в смысл написанного, тем с большим ужасом понимал, что и шуткой здесь не пахло, и сумасшествие было ни при чем. Ибо с ума, как известно, сходят поодиночке. А Ледяхин был явно не один.
В письме был текст, состоящий из десяти пунктов, и какие-то рисунки. На рисунках майор решил пока не заострять внимание, а вот текст прочитал. И этот текст поверг его в растерянный ужас.
Уважаемое руководство!
Мы, жители ЗАТО Привольск-218 в количестве 134 человек, просим (предлагаем)
