Он замер на пороге, не зная, что делать, что сказать.
– Это все из-за тебя, – сказала она сквозь зубы и резко захлопнула дверь.
Он остался стоять на лестничной клетке. «Что из-за меня?» – растерянно подумал Костя. Он хотел снова позвонить, но не стал. Раз Вика захлопнула дверь, значит, всё. Он знал ее характер. Вероника была такой же.
Костя сидел на лавочке и курил. В кармане вторую минуту отчаянно вибрировал мобильный. Говорить ни с кем не хотелось. Хотелось послать все и всех на хуй.
Но это был Разбирин. И Костя нехотя принял звонок.
– Да, Василий Дмитриевич.
– Не могу до тебя дозвониться прямо. Ну что, как настроение?
Голос Разбирина был до раздражения бодр.
– Паршивое, – скупо ответил Костя и сплюнул под лавочку. – Очень паршивое.
– Как так?
– Вот так, – едва сдерживая злость, ответил Костя. – О чем вы вообще говорите? Вы бы видели район.
– Понятно.
– Да что вам понятно? – раздраженно процедил сквозь зубы Костя.
Обескураженный такой реакцией, Разбирин затих. Но потом все-таки проявился.
– Слушай, я тебе вот что хотел сказать. Просто как-то вылетело из головы в прошлый раз. Батона-то твоего застрелили.
– Какого Батона? – замер Костя. – Бублика, может?
– Ну да. Черняев который.
– Когда?
– Да в тот же вечер, похоже. Когда к тебе в гости Гремлин пришел. Он и застрелил, скорее всего.
– Ничего не понимаю. Зачем?!
– Стрелял-то он не в него, но так уж получилось.
– А в кого же он стрелял?
– В сестру Батона, Бублика то есть, Кузнецову Викторию. Она выжила, а ее брат прямо в сердце схлопотал. Они оба дома были.
– Стойте... подождите. Какую Викторию?
– Ну Виктория Кузнецова, студентка юрфака. Двадцать два года. Щербинская, 62.
– Вика?! Они что, брат и сестра были?!
– Ну да. Родные. А ты что, не знал? – удивился Разбирин.
– А фамилии как же?
– Ну, он Черняев по матери, а она Кузнецова по отцу. Только родители их в разводе. Отец с ними не живет. У него бизнес. Мотается по городам и весям. Шарикоподшипниками занимается.
– Черт! – схватился за голову Костя. – А ее-то зачем было Хлыстову убирать?
– Да, похоже, она была очень даже в курсе их дел с Красильниковым. Более того… она и была самым главным идеологом всего этого безобразия.
– Как это? Подождите, а Геныч?
– Да не. Он был так… говорливый молодой человек. Помогал ей, конечно. Но она-то была спец во всех юридических делах, ее там все слушали. Мы ее вчера вызывали – красивая девка, ничего не скажешь. Ну поговорили с ней. Тебя она, кстати, знает. Но брать ее не за что – тем более следствию по делам Красильникова она, в общем, помогла. Отпустили. Хотя таких бы я и сажал в первую очередь – умников, бля.
Костя, застонав, всем телом наклонился вперед, словно у него скрутило живот. Рука с мобильным безжизненно повисла над асфальтом. Перед глазами завертелось лицо Вики.
– Алло! Алло! – закричал Разбирин.
Костя приставил мобильный к голове, как пистолет к виску.
– Да, – глухо сказал он в трубку.
– Ты погоди. Я тебе еще не все сказал. Дело Вероники сдвинулось. Нашли твоего убийцу на колесах. Так что поздравляю.
– И кто это? – почти равнодушно спросил Костя.
– Какой-то Холамлиев. Пьяный был, с приятелями свадьбу отмечал, вечером гнал как псих, вот и… ну ты понял. А главное, что интересно, после того как сбил, сволочь, машину отогнал к приятелю, за руль не садился и вообще лег на дно. Его менты случайно зацепили – документы хотели проверить, а у него ни паспорта, ни прописки. А отмазка знаешь какая? Говорит, нога была сломана, не мог в отделение явиться. А нога у него и вправду сломана была. Менты его спрашивают: где ж ты ногу-то сломал? А он им: да вот, неудачно с электрички спрыгнул. Москва—Калуга. Они ему: а зачем прыгал? А он говорит: убить хотели какие-то скинхеды. Врет, наверное.
– Холамлиев? Хачик, что ли?
– Вообще-то москвич. Но наполовину русский, наполовину хер знает.
И Разбирин невольно засмеялся этому определению национальности. Но, заметив, что Косте не до смеха, кашлянул пару раз и добавил:
– Ну, ты не волнуйся. Он все получит, что заслужил. Ладно, меня Жердин вызывает. До понедельника.
– Подождите, Василий Дмитриевич.
– Что такое?
– Не будет понедельника.
– Как это?! Ой, Кость, только не надо сериальных драм.
– Драм и не будет. Я знаю, Прошутин набирает команду в Ингушетию. Я сегодня обещал ему ответить.
– Здрасьте.
Костя выждал паузу и добавил:
– Мне там будет проще.
– Почему это?
– Потому что легче быть чужим среди чужих, чем чужим…
– ...среди своих, – закончил за него Разбирин. – Вот так, значит? Ну спасибо. Это за все, что я для тебя сделал?
– Да нет… вы не так поняли.
Но Разбирин уже повесил трубку. Костя с досадой отключил телефон и откинулся на спинку лавочки. Он знал, что Разбирин обиделся, но он также знал, что обида эта быстро пройдет. Да и не важно это все. Тем более что про Ингушетию он так ляпнул, для красного словца. Куда ему с Ленкой по ингушетиям мотаться? Но уж больно все опротивело.
Перед Костиными глазами с болезненной явственностью вдруг почему-то встал их с Ленкой последний визит к Кроне и Николаю Алексеевичу. Это было через неделю после тех печальных событий, которые, выражаясь шершавым языком официоза, ознаменовали окончание очередного этапа в истории района. Сначала он хотел съездить один, но Ленка выразила такое горячее желание присоединиться, что отказать ей он не смог.
Старик был безумно рад видеть их, и даже Кроня потом признался Косте, что давно не видел отца таким счастливым. Сначала они вместе пообедали. Кроня жаловался на жизнь, говорил про то, что только отец его и держит здесь, Костя говорил о себе и Веронике, потом подробно рассказал о своем пребывании в районе. После беседы Кроня проводил гостей к отцу в спальню. Старик мгновенно ожил и предложил тем располагаться.
Костя поставил стул поближе к кровати, сел, а затем усадил Ленку на колени.
– Так что там раяды? – спросил он Николая Алексеевича.
XXXVIII
– Раядами занимался мой учитель, Александр Переверзин, – начал старик, прокашлявшись. – Началось все с того, что, еще будучи студентом исторического отделения МГУ, в одной из летописей,
