— Охотно. Мисс Дездемона Паркер живет в Лондоне, улица Уордур, 47, — это тот адрес, по которому вы любезно согласились отправить телеграмму. Но там лишь ее холостая квартира, вот именно, это слово тут как нельзя более уместно. А настоящая ее квартира — в Уайтголле, точнее — в Скотланд-Ярде. Прибавлю, что мисс Дездемона Паркер шести футов росту, у нее рыжие усики и обыкновенно хорошенький браунинг в правом кармане куртки, а трубку свою она предпочитает набивать табаком Navy-Cut. Наконец, как настоящее имя доктора Грютли — Уилки Джойс, так настоящее имя мисс Паркер — Джон Джиллкрист.
Он говорил все тем же своим спокойным голосом и не переставал следить за ушами лошади.
Я достал бумажник.
— Вот телеграмма, — сказал я очень просто.
Ральф остановил экипаж и взял протянутую мною телеграмму.
— Благодарю вас, господин профессор, — с достоинством сказал он.
— Поверьте мне... — начал было я.
В первый раз поглядел он на меня. В ледяных его глазах сверкнула ирония.
— Пожалуйста, господин профессор. Конечно, вы отнюдь не были обязаны подозревать, что среди гостей их сиятельства могут быть шпионы.
Мне было досадно, что я нахожусь перед этим страшным человеком в таком смешном положении. И все-таки, как это ни странно, несмотря на жестокое воспоминание о полунагой Антиопе в его объятиях, я не испытывал к Ральфу настоящей ненависти. Об этом говорил только ум. Но в сердце у меня, я чувствовал, была к нему какая-то смутная симпатия.
В эту минуту я был готов во всем ему признаться. Увы! Не значило ли это вместе с тем открыть Антиопе ту жалкую уловку, благодаря которой попал я в замок? А еще в это самое утро я так ясно видел, с каким ужасом встретила она мою робкую попытку открыть ей правду... И еще раз я поддался трусости, промолчал. И сейчас еще дрожу от мысли, что, может быть, это молчание стоило мне счастья.
Экипаж все еще стоял по левой стороне пустынной дороги. Ветер качал на сером фоне неба ветви деревьев, кое-где покрытых уже тощими почками.
Дождь звонко стучал по верху кабриолета.
Ральф, не читая, отдал мне телеграмму.
— Я не могу позволить себе, господин профессор, познакомиться раньше вас с содержанием телеграммы. Прочтите, и вы увидите, что я не ошибался.
Не без изумления я прочитал:
Затем прочитал и Ральф и после каждого слова заглядывал в вытащенную им из кармана записную книжку в черном холщовом переплете.
— Вполне ясно, — пробормотал он.
— Тем лучше, — сказал я.
Он прибавил:
— Все-таки доктор Грютли отнюдь не лишен ловкости.
— Не будет нескромностью задать вам один вопрос?
— Пожалуйста, прошу вас, господин профессор.
— Как могли вы узнать, кто скрывается под именем Дездемоны Паркер?
Г-н Ральф улыбнулся.
— Если бы не иметь кое-каких связей повсюду, лучше бы и не пробовать мешаться в политику.
С этими словами он опять пустил лошадь рысью.
— Я не знаю, какой нам теперь смысл продолжать нашу прогулку в Трали?
— Что вы, господин профессор! Вот уже три недели каждый день отправляется такого рода телеграмма, и все они — с очень точными сведениями, честное слово. Разумеется, полиция его величества совершенно с ними не считается, но, может быть, она насторожится в тот день, когда не получит телеграммы. Ничто не должно измениться. До сегодняшнего дня я узнавал об этих телеграммах через час после их подачи. Сегодня, благодаря вашей любезности, узнал за четверть часа до подачи, вот и вся разница.
Четверть часа спустя, в самом деле, я исполнил возложенное на меня поручение, и мы уже ехали назад.
— Я сейчас только сообразил, — сказал Ральф, — что допустил по отношению к вам, господин профессор, чрезвычайную некорректность. Я ведь забыл объяснить вам смысл телеграммы, а так, сама по себе, она не могла вам много сказать. Позвольте исправить свою ошибку. Своей депешей доктор Грютли извещает английское правительство, что 24 апреля в Кэрри будет спокойно. Он сообщает, и почему: вследствие оппозиции господина О’Рэйхилли всякой попытке восстания.
— Кто это — О’Рэйхилли?
— Честный человек, благородный. Но робкий. Он принадлежит к числу тех, которые считают, что раз движение обречено на неудачу, лучше его и не начинать. Он из числа тех, которые не знают, что в некоторых поражениях уже заложена победа. Словом, он против движения. И так как его влиянием уравновешивается влияние графа д’Антрима, в той местности чужого, — то в Керри, в пасхальный понедельник серьезного вооруженного восстания не будет. Это весьма прискорбно, но это так. У доктора Грютли хорошие сведения.
Он насмешливо поглядел на меня.
— Не принимайте такого разочарованного вида, господин профессор. Мы наверстаем в Дублине.
— В Дублине?
— Да, первый выстрел в понедельник, 24-го, точно в час, когда родилась графиня Антиопа, будет сделан в Дублине, как того хочет известное вам, наверное, пророчество. Графиня будет иметь честь сделать этот первый выстрел. Отмены не будет, ручаюсь вам.
— Графиня Кендалль, должно быть, забыла, что приняла приглашение на вечер, устраиваемый накануне этого дня леди Флорой, — сказал я нервно. — Трудно ей не сдержать своего обещания, не возбудив тем подозрений, и...
— Графиня Кендалль будет у леди Флоры, — сказал господин Ральф сухо. — Она будет там, будет танцевать, если понадобится, с полковником Гартфилдом, командующим войсками в Трали, а на следующий день, в час пополудни, она сделает первый выстрел в одного из товарищей этого самого полковника Гартфилда. И вы увидите все это, господин профессор, так близко, как захотите. Сделаны уже все распоряжения, чтобы вы и ваши коллеги были на этот счет в полной мере удовлетворены.
И он с беззвучным смешком прибавил.
— И доктор Грютли в том числе.
Кабриолет въехал в парк. Я расслышал, как г-н Ральф пробормотал:
— Да, нельзя отрицать, он не лишен смелости.
— Кто?
— Уилки Джойс, господин профессор.
— Почему вы это говорите?
— Хотите знать?
Он сразу остановил экипаж. Собрался было говорить. Потом покачал головой, улыбнулся.
— Я сказал бы это вам далеко не так хорошо, как один человек. Слушайте, господин профессор, сегодня вечером, завтра, когда захотите, — устройте так, чтобы остаться с глазу на глаз с Уильямом, вашим лакеем, и спросите его, кто это — Уилки Джойс. Но ничего больше у него не спрашивайте, иначе вы поставите нас в затруднительное положение. Впрочем, и этого вопроса совершенно достаточно: ответ Уильяма объяснит вам, почему нужно доктору Грютли иметь немало храбрости, чтобы находиться здесь.
— Уильям, — сказал я, — кто это — Уилки Джойс?
Мы были одни, за час до обеда, в бильярдной. Я бесцельно, не метясь, катал шары по зеленому сукну.
— Уилки Джойс, ваша честь?
