прекрасных, хотя и не бросающихся в глаза 'декораций' и в позднем творении Липпи. В ряде картин на тему 'Благовещение' Липпи создает очаровательные архитектурные ансамбли, достойные вполне современника Брунеллески и Микелоццо.
Особенно прелестна, уютна и в то же время полна монастырской строгости мраморная комната Марии на картине в Мюнхенской Пинакотеке, открывающаяся тремя невысокими аркадами на густо заросший травой дворик, за парапетом которого расположен совершенно замкнутый питомник с юными деревцами. Склонивший колено ангел держит длинный стебель с белыми лилиями, а у приступки налоя Марии поставлен хрустальный сосуд с нежными розами. В картине капеллы Мартелли (в флорентийской церкви S. Lorenzo) комната Марии превратилась в высокий зал, который выходит своими арками на поросший травой двор, тянущийся между двух высоких зданий, из которых правое залито светом, а левое остается в тени. Вдоль стены светлого дворца к фону тянется трельяж виноградника. За небольшой рощей, образуемой молодыми деревцами, видны далекие городские постройки.
Фрески Липпи
Очаровательна декорация и на небольшой лондонской люнете, также изображающей 'Благовещение'. Здесь мотив очень близок к Фра Беато, но именно этот пример лучше всего характеризует разницу между обоими художниками. И у Беато, и у Липпи Мария сидит в преддверии своего дома, выходящем в сад. Но чистые, гладкие, белые колонны Фра Беато сообщают монастырское настроение, и все вокруг говорит о чистоте и ясности, близких к аскезе. Деве-Марии, может быть, там хорошо, но обыкновенной девушке стало бы жутко в этом незапятнанном, пустынном и необжитом доме. У Липпи на лондонской картине все дышит, напротив того, домашним уютом. И у него все чисто, гранено, но комната носит при этом живой, согретый человеческой жизнью характер, а к самой комнате, вплотную к ее пестрому полу, подходит протоптанная (не проложенная) между густыми травяными коврами дорожка. Замечательно в этой картине и совершенно верное разрешение перспективного построения - в характере интарсий. Картина, вероятно, относится к середине 1440-х годов.
'Благовещение' в одной из фресок в Сполето, относящихся к последним годам творчества великого художника, рисует нам предельную ступень его эволюции и в то же время дает представление обо всем этапе, сделанном флорентийской живописью. Здесь уже появляется монументальность нового типа - вполне светского и роскошного. Мария изображена сидящей в открытой лоджии богатого ренессансного дворца. Дворец представлен 'во весь рост' на самом первом плане, и для того, чтобы его уместить в назначенное пространство, Липпи позволил себе несообразность в пропорциях, не бросающуюся, впрочем, в глаза благодаря достигнутой монументальности общего впечатления. Из тихой кельи, из уютного дома Дева Мария переведена теперь в палаццо, достойный будущей Царицы Небесной и дочери рода Давидова. Мощеный цветными плитами двор и небольшой сад, состоящий из газонов, замыкаются стеной с воротами, выходящими на лесистый пригорок. Сама Мария из хрупкой, тонкой, стыдливой девушки превратилась в элегантную даму, повернувшуюся элегантным телодвижением к божественному вестнику. Архангел не решается войти в келью и издали, стоя во дворе на коленях, робко произносит свою речь перед Царицей[258].
В том же соборе мы видим и последнюю разработку Липпи темы Рождества[259]. Лес исчез совершенно. Вместо него с величайшим усердием разработана 'руина', и местами передача ее стен, обломков, торчащих из нее стропил сделана с старанием 'Специалиста мертвой натуры'. Между стенами приткнут соломенный навес с плетеной изгородью, из-за которой виднеются бык и осел. За задней стеной развалины, с ее открытыми в пустоту окнами, видны одни суровые, заграждающие весь горизонт скалы. Уютность Липпи (ему принадлежит, во всяком случае, самая идея картины) превратилась здесь в монументальность, доходящую до суровости, до чего-то страшного и жестокого, напоминающего Мантенью. Монументальным величием отличаются и все остальные 'декорации' поздних фресок мастера в соборах Сполею и Прато - суровая скалистая 'Фиваида', служащая фоном для 'Успения Богородицы', далекая холмистая равнина, над которой происходит 'Апофеоз' Марии в соборном сослужении всех сил небесных (обе фрески в Сполето), колонный зал в картине 'Похороны святого Стефана', джоттоский, поражающий своим (умышленным?) архаизмом сценарий в сюжетах из жизни того же святого и Иоанна Крестителя.
VIII - Сиенская школа
Обратимся теперь к современным Липпи, Учелло и Мазаччио художникам в других областях Италии[260]. И, прежде всего, взглянем на живопись соседки- соперницы Флоренции - Сиены.
Мы уже говорили о том, что после несчастий, обрушившихся с середины XIV века на Сиену, поступательное движение искусства здесь приостановилось и замерло. Самые передовые в живописи Сиены сделались теперь вдруг отсталыми и как будто 'усталыми'. Но архаизм их, затянувшийся затем до самого конца XV столетия, не носит провинциального, невольного характера, а скорее обнаруживает что-то умышленное, какое-то сентиментальное оглядывание назад, нежелание расставаться с прошлым, с тем прошлым, в течение которого родной город переживал свою самую счастливую и славную пору.
Школа сиенцев в смысле техники, в смысле сосредоточения всевозможных рецептов продолжает при этом стоять на прежней высоте и даже идет вперед. Нигде не владеют такими глубокими, сверкающими, точно витражи, красками, не умеют так искусно золотить и покрывать золотые фоны хитрыми узорами, как в Сиене. Нежными и прозрачными глазурями продолжают работать иконописцы, накладывая их с чисто подвижническим терпением одну на другую, и это в то время, когда во Флоренции Мазаччио вводит уже более простой способ письма, а сноровка, выработанная на быстрой (поневоле) фресковой живописи, доходит до виртуозной работы a la prima. Фреска вообще редкость в Сиене XV века, но и фрески здесь узорчаты, тщательно выписаны и окутаны нежной светотенью. Ничего подобного interieur'aм Доменико ди Бартоло, этим 'голландским' картинам итальянского кватроченто, остальная Италия не создала и не могла создать.
Основной чертой сиенских живописцев второй половины XIV века и всего XV столетия является (и это в связи со сказанным вполне понятно) какой-то индифферентизм к природе и упорное соблюдение раз установленных иконографических формул. Самые даровитые художники отступают от них и обновляют их лишь робко, нерешительно, не желая обратиться к природе, ставшей со дней Джотто главной школой флорентийцев и бывшей такой же школой для Мартини и Лоренцетти. Прекрасный живописец Бартоло ди маэстро Фреди, родившийся около 1330 года, в дни полного расцвета Лоренцетти, и сделавшийся самостоятельным мастером в 1360-х годах; но ничего нового в сравнении с Симоне Мартини или Липпо Мемми картины его не обнаруживают. Правда, в своей картине 'Поклонение волхвов' он решается на очень хитрую и сложную композицию, но тесно сгруппированные персонажи безжизненны, а пейзаж, состоящий из каких-то, точно на токарном станке скругленных масс, с ребячески нарисованными зданиями на вершинах, прямо жалок. В других произведениях Бартоло только повторяет знакомые сценарии, заимствованные, вероятно, из мистерий: павильоны на жиденьких жердях или граненые стены-ширмы. Всюду при этом господствует золотой фон.
Его ученик Таддео ди Бартоло (1362-1422) также не расстается с золотым фоном, несмотря на оживление, которое он вносит в композиции. Его прекрасные, сказочные фрески в домовой церкви палаццо
