Так зародилась хартия «Колодезь Иакова».
Кохбас, разрываемый на части административными обязанностями, в этот момент оказал Генриетте Вейль высшее доверие. Генриетте Вейль это доверие казалось величайшей удачей.
Никогда еще под столь земным покровительством, каким являлось разрешение англичан, не возводилось строение более воздушное, чем то, которому она отдала всю свою любовь.
В первое время после переезда в «Колодезь Иакова» госпожа Вейль принимала участие в самых тяжелых работах. Многие видели опаленного зноем доктора философии, дробившего на дорогах камни.
Кончилось это тем, что она схватила лихорадку и шесть недель пролежала, находясь на грани между жизнью и смертью.
Выздоровев, она выслушала упреки все еще не успокоившегося Кохбаса и с тех пор занималась только домашним хозяйством колонии и моральным состоянием ее обитателей.
Но и тут она находила возможность вставать первой и ложиться последней. Успокоение снизошло на нее. Из Европы она только изредка получала письма.
Никогда и намеком не выказала она переполнившей ее печали при виде предавших ее единоплеменников, на которых, казалось, можно было больше всего рассчитывать.
Время, верно, еще не наступило.
Но как бы то ни было, и доли истины не было в жестокой шутке короля Фердинанда болгарского, заявившего, что «сионист – еврей, платящий другому, чтобы тот ехал в Сион»!
Генриетта Вейль штопала носки, когда в дверь постучали.
Вошла Агарь.
– Уже на ногах, дитя мое? Еще нет восьми. Я же вам вчера говорила, что вы можете отдыхать.
Но Агарь возразила, что не имеет обыкновения много спать и что хочет как можно скорее ознакомиться со своими новыми обязанностями.
– Прежде всего я обойду с вами колонию, – сказала Генриетта. – У нас нет специальных занятий. Каждый по мере необходимости призывается к труду. А девочка, что с вами, как провела ночь?
– Она еще спит.
– Вот и отлично. Пойдем, ладно?
Утро было прекрасное. Синеющий туман закрывал на востоке вершины Эбала и Гаризима. По белой ленте Иерусалимской дороги катился маленький автомобиль, оставляя за собой полосу пыли.
– Сначала плантации, – сказала Генриетта.
Пройдя двойной ряд окружавшей строение колючей проволоки, они очутились в поле.
Агарь внимательно смотрела, надеясь разглядеть только что упомянутые плантации.
Заметив ее взгляд, Генриетта тотчас с живостью заговорила, чтобы отогнать малейшее неприятное впечатление.
– Вам, должно быть, известно, что мы в «Колодезе Иакова» решили развести виноградники. Почва здесь для этого очень благоприятная. Кроме того, управитель наш имеет большой опыт, поскольку шесть лет занимался этим в колонии Ришон-Цион. Единственный недостаток в том, что почва родит не сразу, и виноград, идущий под пресс, созревает только через три года. Вы приехали вовремя. В этом году мы ждем первого урожая, по всей видимости, блестящего. Самые тяжелые годы прошли. Все же мы жили без особых лишений. Товарищи могут вам это подтвердить. Подумайте, как расцветет колония, когда производство вина пойдет полным ходом! Мы уже заключили контракт на поставку первой тысячи гектолитров. Я ничего не смыслю в цифрах, но Игорь Вальштейн, заведующий бухгалтерией, вам их назовет. Они весьма убедительны.
Они шли по тянувшейся вдоль маленьких каменных стен ниве. На всем лежала печать любви и заботы. Но, Господи, сколько камней! Тут Леопольд Грюнберг, очевидно, не преувеличивал.
– Лучше, если бы Исаак Кохбас сам дал вам необходимые объяснения. Но сегодня утром его вызвали к английскому губернатору, в Наплузу. Я все же попытаюсь кое-что вам разъяснить. Есть различные способы сажать виноград. В первый год мы все их испытали, решив на следующий применить тот, который даст лучший результат.
Есть поля с плоскостной посадкой, как, например, те, по которым мы только что прошли. А вот тут посадка накладная. Здесь четыре ряда, один над другим. Если гроздей будет слишком много, их срежут. Там посадка вертикальная. Все полно дивных обещаний. Ах! Дорогое дитя, только земля сторицей воздаст нам за наше усердие.
По мере того как они продвигались вперед, они все чаще встречали колонистов, работавших на виноградниках. Генриетта знакомила их с Агарью.
– Сколько нас в «Колодезе Иакова»? – спросила Агарь.
– Восемьдесят, и в том числе приблизительно тридцать виноградарей-специалистов. Все, конечно, мужчины. Женщин двадцать семь. Занимаются они хозяйством: кухней, шитьем, стиркой. Остальные мужчины работают на огородах, ибо пока мы питаемся и торгуем в основном овощами, смотрят за земледельческими орудиями… Есть несколько электротехников, каменщиков, столяров… Никто не сидит сложа руки… Да вот и контора Игоря Вальштейна. Войдем, он покажет вам свои книги.
– Простите, – сказала Агарь, – я прежде хотела…
– Что такое?
– Гитель, девочка, приехавшая вчера вместе со мной… Ей нечего одеть.
– Бог мой! Извините меня! – воскликнула Генриетта. – И где только была моя голова? Бедный ребенок!
