хотите, без споров и кровопролития. Раз сладость родины до такой степени привязывает вас, раз вы боитесь неизвестных путей и дальних стран, возвращайтесь по домам: вы не увидите тех заальпийских земель, которые вам так не по нраву. Я буду вам в этом гарантом. Я буду умолять за вас императора и добьюсь своего, потому что милосердный август охотно прислушивается к голосу разума89.
Юлиан сделал шаг назад и смог вернуться во дворец, прошмыгнув в дверцу, которую за ним сразу же закрыли. Тем временем крики снаружи усилились. Бунтовщики окончательно разбушевались. Не этого они ждали от Юлиана! Почему он отказывается их понять? Их крики становились все более хриплыми, все более угрожающими…
К девяти часам утра, убедившись, что все усилия успокоить народ тщетны, Юлиан дал приказ открыть все большие двери дворца. Солдаты бросились внутрь и ворвались в зал Совета. Добравшись до цезаря, они подняли его над собой на щите и приветствовали, именуя августом. Впервые случилось так, что римского императора подняли на плечи на манер того, как это делали при избрании франкских королей. Однако со времен Диоклетиана порядок требовал, чтобы император был коронован венцом из металла, отличным от обычной диадемы цезаря. Юлиан, которому боги велели не противиться воле солдат, позволил им делать то, что они хотели, но сам воздерживался от активных действий. Когда они спросили его, есть ли у него диадема, он ответил, что нет. Тогда солдаты предложили позаимствовать «какое-нибудь украшение для шеи или головы, принадлежащее его супруге». Юлиан возразил, что женское украшение было бы дурным предзнаменованием для начала царствования. Кто-то предложил металлическую цепь, так называемую «фалеру», которой конюшие украшали головы коней. «Это будет недостаточно благородно», — возразил Юлиан90. Спор продолжался до тех пор, пока один из центурионов петулантов, возвышавшийся над толпой благодаря своему высокому росту, не положил конец его колебаниям. Отцепив золотое ожерелье, которое он носил на шее в знак того, что является носителем штандарта, он проскользнул за спину Юлиана и надел это ожерелье ему на голову. На этот раз, хотел он этого или нет, Юлиан был увенчан. Согласно обычаю он должен был объявить, что жалует каждому солдату пять золотых монет и литру серебра, чтобы отпраздновать свое восшествие на престол91. Только после этого солдаты согласились уйти.
«Я вернулся в свои комнаты, вздыхая из глубины души, — пишет Юлиан. — Пусть боги будут мне свидетелями! Нужно было, чтобы я слепо доверился знаку, который они мне послали. Но я не был счастлив. Я страдал от того, что не сумел до конца остаться лояльным по отношению к Констанцию»92.
Все произошло так быстро, что ему казалось, будто его унесло смерчем. Теперь он чувствовал нечто вроде запоздалого шока. Он заперся во дворце и отказывался видеть кого бы то ни было. Наедине со своей совестью он спрашивал себя, не поступил ли неправильно он сам и не действовали ли солдаты под влиянием минутного импульса. Прежде чем окончательно и бесповоротно принять титул августа, он хотел, чтобы армия тем или иным образом подтвердила его избрание…
Тем временем лихорадочное состояние солдат в казармах все возрастало. Ходили тысячи слухов, одни мрачнее других. Почему Юлиан не показывается? Как он может закрываться ото всех в столь торжественный момент? Этому могло быть только одно объяснение: подкупленные Констанцием чиновники держат его под стражей! Кто знает, может быть, его уже убили?..
Неожиданно в казарму петулантов ворвался придворный, служивший при доме Елены.
— Солдаты, легионеры, друзья! — закричал он. — Не предавайте своего императора в этот тяжелый час!93
Из этих слов солдаты поняли, что Юлиан убит. Опьяненные яростью, они выбежали из казармы, обнажив мечи. «Они взломали ворота дворца и растеклись по лестницам и внутренним помещениям, нападая на слуг, на придворных и на представителей власти, попадавшихся им на пути. Однако, добравшись до комнат императора, они увидели, что там все в порядке и ничто не свидетельствует о каких бы то ни было трагических событиях». Дойдя до зала Совета, они встретили отряд щитоносцев, который преградил им дорогу. Поскольку они грозили разнести все, если их не пропустят, командир щитоносцев сказал:
— Успокойтесь. Юлиан вас примет.
Это заявление успокоило их, так как, судя по нему, Юлиан был еще жив. Но когда ожидание затянулось, они решили, что их заманили в ловушку, и в бешенстве вновь начали кричать.
В то же мгновение двери открылись настежь. Они вошли в зал Совета, где их принял сам Юлиан, блистающий в новом одеянии августа. «Тогда, — пишет Юлиан, — их радость превратилась в исступление: они бросились обнимать своего императора, подняли его на руки и, казалось, полностью завладели им»94. На этот раз в их воле нельзя было усомниться…
На следующий день Юлиан появился перед всеми войсками гарнизона, собравшимися на Марсовом поле. Погода была ясной, но холодной, и тонкая корочка белого инея блестела на помосте. Медленными шагами он поднялся по ступеням, ведущим на возвышение. Когда он обернулся, чтобы приветствовать солдат, его охватило сильное волнение. Мысленно он вновь пережил то, что произошло пять лет назад в Милане на церемонии его назначения цезарем. Но на этот раз на высоте помоста стоял он один. Тем не менее ему не было страшно. Победы, одержанные с тех пор, закалили его и придали ему уверенности. Впервые в жизни приветствие солдат предназначалось ему одному. Он почувствовал, что может рассчитывать на это море вооруженных людей, собравшихся вокруг своих штандартов, людей, возлагавших на него все свои надежды и облекавших его своим полным доверием.
— Солдаты! — начал он взволнованным голосом. — Я принимаю высшую честь, которую вы мне оказали. Я уверен в том, что правильно понимаю вашу волю, и клянусь вам, что вы не пойдете воевать за пределы Галлии, если не дадите на это своего согласия. Я также объявляю вам, что начиная с этого дня любое продвижение по гражданской или военной службе будет основываться исключительно на личных достоинствах человека. Рекомендации только принесут вред тем, кто будет их предъявлять. А теперь, друзья мои, да будет Бог к нам благосклонен!
При этих словах со всех сторон раздались приветственные крики. Солдаты стучали боевыми щитами о поножи. Юлиан закрыл глаза. В его памяти вновь возник тот грохот бури, который он слышал во время своего назначения и который наполнил его душу радостной дрожью95. Он держал глаза закрытыми до тех пор, пока все не стихло. Когда он вновь открыл глаза, то увидел, что вся армия протягивает к нему руки. Из двадцати тысяч глоток вырвался общий возглас:
— Да здравствует император Юлиан! Да здравствует Юлиан Август!
Ему только что исполнилось 29 лет.
XV
На следующий день, когда волнение улеглось, Юлиан смог наконец серьезнее обдумать сложившуюся ситуацию. Положение его было весьма непростым. Легионы, провозгласившие его августом, разошлись по своим квартирам. В Лютеции, как и во всех основных городах Галлии, население одобряло переворот, совершенный военными. Узнав, что восстание удалось, скутарии и гентилы, двигавшиеся в направлении Орлеана, заставили Синтулу повернуть назад и возвратились в Лютецию. Спокойствие было восстановлено во всех уголках провинции…
Однако едва ли это могло успокоить Юлиана. Флоренций и Децентий спешно покинули Галлию и бросились в Константинополь, чтобы оправдаться перед Констанцием и убедить его в том, что не имеют никакого отношения к произошедшему. Их бегство повлекло за собой отъезд множества высших и средних чиновников, отсутствие которых парализовало управление. Вокруг Юлиана искусственно создавался некий вакуум. За пределами Галлии трое из четырех префектов империи: а именно префекты Италии, Африки и Иллирии, — заняли враждебную Юлиану позицию, считая его новым узурпатором.
Однако больше всего его заботило не это. Префекты, в конце концов, не более чем пешки в игре. Важнее было узнать, как отреагировал Констанций, получив сообщение, что гарнизон Парижа поднялся против него. Отношение императора во многом зависело от того, как ему будут представлены эти события. А Юлиан, естественно, не мог ждать от Флоренция и Децентия слов в свою защиту.
