ему свет этой лампы ту полную чудес ночь, когда ему явился Гений-Хранитель империи? Вполне может быть, потому что Гений империи вновь посетил его. Но на этот раз его лицо было скрыто черной дымкой. Он отвернулся от Юлиана и вышел из шатра, не сказав ни слова…
Опустив головы и сплотив ряды, римские воины молча шли вперед. Юлиан получил эстафету. В ней сообщалось о том, что в некоторых отрядах царит непонятное волнение и ряд командиров ведет подозрительные речи. В воздухе запахло изменой.
Полностью погруженный в обдумывание плана предстоящего сражения, Юлиан не придал значения этому сообщению.
— Это несерьезно, — пробормотал он. — Солдаты всегда нервничают перед столкновением с противником…
Скалы раздвинулись. Их высота уменьшилась. Внезапно они исчезли совсем, и солдаты вышли в долину, сверкающую ослепительной белизной.
В то же мгновение они оказались лицом к лицу с армией Шапура.
XII
Строй римских легионов был слишком вытянут из-за того, что им пришлось идти по узкой лощине и они один за другим выходили из нее. Противостоявшие им воины Шапура были сгруппированы в компактные отряды вокруг своих слонов. Конные лучники уже натянули тетиву луков. Не дожидаясь, пока на них обрушится град стрел, легионеры бросились на врага с неистовством отчаяния. Казалось, они хотели раз и навсегда покончить со всем этим, свести счеты с самой жизнью. Чтобы обеспечить себе некоторое пространство для передвижения, парфянское войско разомкнулось, что позволяло предпринять атаку против его двух флангов. Находившийся в центре Юлиан сразу заметил это. Он метался между рядами солдат, перестраивал их и побуждал к действию словом и жестом. От него «ничто не ускользало»27. Он действовал, следуя исключительно инстинкту военачальника, изгнав из души любое сомнение и поддерживая в себе единственное чувство: волю к победе. Он снял с себя доспехи, чтобы ничто не мешало быстроте движений. В этот момент ему сообщили, что его арьергард подвергся серьезной атаке персов и некоторые отряды вот-вот отступят.
Прикрываясь одним щитом, Юлиан бросился туда: он вновь собрал смешавшиеся отряды, заставил их построиться, собственной горячностью внушил им уверенность и приказал двум легионам вновь начать атаку. Сам он сражался в первых рядах, бросаясь в самую гущу схватки с абсолютным презрением к опасности. Его пехотинцы перерубали сухожилия коням и слонам противника, и животные падали на землю, давя тех, кто на них сидел. Эта тактика, придуманная Юлианом во время пребывания в Хукумбре, оказалась тем более действенной, что как только парфянский всадник падал с коня, он становился полностью беспомощным. Теперь начали отступать воины Шапура. Юлиан преследовал их, чтобы расширить образовавшуюся в их рядах брешь. Там, где он появлялся, римляне начинали одерживать верх. Но он не мог быть одновременно везде.
Юлиану уже почти удалось превратить отход персов в отступление, когда ему сообщили, что теперь серьезная опасность угрожает авангарду. Не обращая внимания на падающие вокруг стрелы, он бросился туда. Он обладал какой-то неодолимой властью над людьми, потому что, едва завидев его, солдаты сомкнули ряды и перешли в наступление. Его неустрашимость пробуждала в солдатах вдохновение. Кто-то из легионеров крикнул ему, чтобы он поберег себя. Но Юлиан, знавший, что все зависит только от него, не стал его слушать. И здесь противник тоже начал отступать. Желая воспользоваться этим преимуществом, Юлиан собрал вокруг себя отряд всадников и велел им идти в атаку.
В то же мгновение он почувствовал острую боль в правом боку и упал. Поднимаясь, он увидел, что в его боку, меж двух ребер, торчит дротик, глубоко вошедший в тело. Кровь текла ручьем. Он почувствовал, что глаза заволакивает туман, и с грустью сказал себе, что все кончено.
И все же он покуда отказывался считать себя побежденным.
— Ничего! — крикнул он столпившимся вокруг солдатам. — Не думайте обо мне… Бейте персов! Их ряды прорваны и справа, и слева, и в центре… Мы выиграли сражение…
Кто нанес ему смертельный удар? Кто-то из командиров-христиан? Или кто-то из римлян- консерваторов? По этому поводу нет единого мнения, хотя Либаний28, а позже Созомен29 утверждали, что это сделал человек, «не желавший почитать богов», возможно, имея в виду кого-то из галилеян. Ясно одно: это сделал не парфянин.
Юлиан попытался вырвать дротик, застрявший у него в боку. Он тянул изо всех сил, и казалось, это вот-вот удастся. Но на древке были закреплены длинные и острые, как бритва, металлические пластинки. Они глубоко врезались в его руку, и по ней тоже потекла кровь. Он уже не мог участвовать в бою.
В ту же секунду он почувствовал, как все поплыло в его глазах. Что сделал он богам, чтобы заслужить такую немилость? Может быть, он неправильно понял их знаки и обещания? По какому жестокому умыслу они столько раз спасали его от смерти, чтобы привести в долину Маранда, где суждено окончиться его жизни? Почему, ну почему они лишили его поддержки в тот самый момент, когда сама судьба заколебалась между триумфом и поражением?
Охваченный безмерным отчаянием, он смотрел, как в его ладонях скапливается кровь. Потом он поднял руки к небу и воскликнул:
— О Солнце, Солнце! Почему ты покинуло меня?30
Спустя мгновение он упал и потерял сознание…
Два проходивших мимо командира-христианина увидели заострившиеся черты его лица, пронзенный копьем бок и окровавленные руки. Их поразило его странное сходство с образом Распятого.
XIII
Юлиан потерял сознание. Его закрыли плащом, чтобы спрятать от глаз солдат. Потом переложили на носилки и отнесли в шатер. Когда его переносили, он начал приходить в себя. Он услышал, что трубы трубят атаку и шум битвы удаляется.
В шатре его положили на ложе. Прибежавший к нему Орибасий осмотрел рану. Он с ужасом увидел, что дротик вошел очень глубоко и пронзил печень. Рана оказалась смертельной. Юлиан был обречен.
Через какое-то время Юлиан открыл глаза. Он опять услышал звуки труб. Ему показалось, что он различил сигнал к прекращению боя, и на его лице отразилась бесконечная усталость.
Тут в шатер вбежали префект Саллюстий, Невитта и Валентиниан. Они были возбуждены до предела. Невитта подошел к ложу, на котором был распростерт Юлиан, и, не обращая внимания на его состояние, радостно воскликнул:
— Победа, Юлиан! Победа! Шапур побежден! Его войска бегут. Парфяне удирают на восток, оставляя кучи трупов на своем пути. Мы убили сотни коней и слонов. Ты был прав, что не отступил: Азия теперь наша…31
Значит, он выиграл это последнее сражение! Значит, вопреки тому, что он думал, Гелиос не оставил его! При этой мысли Юлиана охватило лихорадочное возбуждение. Поскольку Орибасий уже закончил перевязку, Юлиан приподнялся на ложе, громко потребовал доспехи, шлем и коня и сделал отчаянное усилие, чтобы встать. Он хотел вернуться на поле боя, броситься вдогонку за Шапуром, захватить его в плен и завершить этот день еще одним подвигом. Но это было невозможно. У него не было сил. От совершенного им движения рана вновь открылась. Из нее потоком хлынула кровь. С искаженным от боли лицом он упал на ложе.
— Невозможно! — простонал он. — Не могу больше, не могу…
Через минуту он спросил часового, охранявшего вход в шатер:
— Где я?
— Ты в своем шатре, повелитель, — удивленно ответил часовой.
