Юлиан покачал головой:
— Я хотел сказать: как называется это место, где мы сейчас находимся?
— Местные жители называют его Фригийскими полями. Зрачки Юлиана расширились. Он долго молчал, глядя перед собой, и вдруг понял, что сбылись
Тогда он впал в оцепенение, которое не было еще смертью, но было крушением воли к жизни. Однако принять смерть так, как следует это делать, было еще труднее. Для этого были нужны спокойствие духа и ясность мыслей. Смерть означает не только распад тела. Она означает, что поверхностная часть твоего существа, та, которая общалась с другими, должна распасться и дать свободу той невыразимой глубине, которую каждое существо носит в себе и которая не исчезает, ибо она неразрушима.
В глубине души Юлиан ощущал несказанную радость от того, что Гелиос не покинул его, а лишь положил конец его земному пути, чтобы призвать к себе. Теперь он понял свою ошибку. Он искал истоки Солнца на Востоке, и ему преградила путь огненная стена. Истоки Солнца находятся не в Азии; они вне этого мира, в глубине той бездны совершенства и света, порог которой никто не может переступить, не избавившись от плотской оболочки. А в этом измерении путь открыт для него теперь более чем когда- либо…
Покуда он неподвижно лежал на своем ложе, в шатер вошли Максим, Евтерий, Хрисанф и элевсинский иерофант, а за ними — небольшая группа военачальников. Доспехи пришедших с поля битвы были покрыты пылью и кровью. Философы же облачились в ритуальные белые туники, словно перед посвящением. Не говоря ни слова, они столпились в глубине шатра.
Открыв глаза, Юлиан увидел их и дал знак приблизиться. Либаний, Аммиан и многие другие пишут, что, «желая умереть как философ, Юлиан посвятил последние минуты своей жизни беседе с учеными о бессмертии души»; что его рассуждения были тонкими и поучительными и черпали вдохновение в последних словах Сократа, которые Платон приводит в своем «Федоне»32. Какая глупость! Ни Либаний, ни Аммиан не присутствовали при происходившем. Они приписали эти действия Юлиану, потому что сами были риторами и, желая воздать наивысшую хвалу своему другу, не нашли ничего лучшего, что можно было бы о нем написать.
На деле все было куда проще. В те тяжелые минуты, когда каждый человек в последний раз оказывается наедине с собой, Юлиан вовсе не собирался играть какую-то роль или производить впечатление на окружающих. Его жизнь была достаточно яркой, и ему было незачем заниматься этим. Если он столь спокойно отнесся к собственной смерти, то это потому, что он всю жизнь ощущал ее близость и больше не боялся ее. Зачем ему было бояться, если он точно знал, что произойдет?
Все будет так, как во времена его детства в Астакии, когда Гелиос впервые позвал его по имени. Теперь он поднимется вверх и помчится сквозь лазурное пространство с еще большей легкостью, чем тогда, потому что его не будет сдерживать тяжесть тела. Он будет подниматься все выше и выше, направляясь к Солнцу. Он воспарит не только над Халкедоном и Пропонтидой, на которой тысячи маленьких лодок возвращаются в порт. Он воспарит над всей землей. Чем больше он будет удаляться от нее, тем меньшей она будет казаться. Сначала она предстанет перед ним огромной блистающей сферой, потом сияющим диском, а потом — неразличимой точкой, затерянной в бесконечности. Да, это будут ощущения, пережитые в Астакии, но намного более сильные. Только на этот раз он не вернется. За видимым солнцем — которое умрет вместе с ним, раз его глаза перестанут воспринимать его, — он обретет невидимое Солнце, трансцендентное и бессмертное, то, которое мы зовем черным, не умея приписать ему какой-либо цвет, однако яркий блеск его наделен такой мощью, что одного его луча достаточно, чтобы испепелить нас.
Он больше не будет парить в океане света; он сам
Философы молчали. Очнувшись от своих мыслей, Юлиан повернул голову и с нежностью вгляделся в их лица. Тут он заметил, что один из них не пришел на его зов. Это был Анатолий, его любимый ученик, которого он сделал начальником канцелярии и который был рядом с ним на протяжении всей кампании.
— Где Анатолий? — спросил он с явным беспокойством. Поскольку никто не осмелился ответить, он повторил вопрос более настойчиво.
— Где Анатолий?
— Анатолий среди обретших счастье, — наконец решился ответить префект Саллюстий.
Анатолий погиб в сражении, но от Юлиана скрыли это, чтобы не расстраивать его.
Услышав об этом, победитель Шапура заплакал.
— Анатолий, Анатолий! — простонал он. — Ты, которого я так любил! Не смерть, а разлука разрывает мне сердце… Неужели нужно, чтобы мне выпало еще и это страдание, прежде чем я отойду?
Присутствующие были взволнованы при виде того, что император оплакивает смерть друга, не проливая слез о собственной смерти. Философы и командиры не могли сдержать рыданий. Но такое проявление слабости показалось Юлиану недостойным.
— Не сокрушайтесь, — сказал он им, вновь обретая твердость духа. — Будет унизительно для всех нас, если вы будете оплакивать своего императора, чья душа готова воспарить на небо и слиться с пламенем звезд…
Элевсинский иерофант похвалил его мужество, и Юлиан ответил ему:
— Разве ты не помнишь слова, которые ты мне сказал, когда я пришел к тебе, еще будучи учеником в Афинах? Ты сказал: «Мужайся, Юлиан! Боги готовят тебе судьбу, не имеющую равных. Ты дашь большое сражение. Это будет апофеоз огня! Огонь низвергнется на землю и испепелит все… В этот день ты предстанешь перед лицом своего Отца. Какая слава!» Так о чем же ты сокрушаешься? Твое предсказание скоро сбудется…
Затем, повернувшись к военным, он сказал:
— Я чувствую, что теряю силы и не смогу долго говорить. И все же я не хочу покинуть вас, не сказав несколько слов. Я часто бывал суров и требователен по отношению к вам. Не пеняйте на меня за это. Это было не по гордыне, а ради того, чтобы восторжествовала Истина. Если мне не всегда удавалось убедить вас, то я по крайней мере всегда приводил вас к победе. Благодаря мне на Рейне и Дунае царит мир, как теперь будет он царить и на Тигре и Евфрате… Возможно, мне не всегда удавались переходы… Мне не хватило времени… К тому же я никогда не стремился управлять… Я всегда предпочитал
В это мгновение черты его лица исказились. Он тихо вскрикнул и прижал руку к правому боку. Но пораненная ладонь только причинила ему еще больше боли. Сделав над собой видимое усилие, он продолжал слабеющим голосом:
— Что до того, кого вы изберете императором после меня, то я предпочитаю ничего не говорить об этом, ибо судьба не позволила мне оставить после себя сына. Боюсь, что в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь, я не смогу назвать самого достойного; а если бы я и назвал кого-либо, то подверг бы его опасности в случае, если ваш выбор падет на другого… Выберите же сами из своих рядов того, кто кажется вам наиболее способным поддержать единство и величие империи так, как это делал я…
Дыхание Юлиана стало неровным. Капли пота заблестели на висках. Поскольку было ясно, что наступают последние минуты, Орибасий попросил военных выйти. В шатре осталась только группа философов.
Одетые в белые туники, они встали полукругом подле ложа, на котором умирал Посланник Солнца и начали тихо бормотать Литургию мертвых. Иерофант произносил нараспев один стих, а другие бормотали в ответ текст, соответствующий митраистской службе33.
Внезапно Юлиан простонал:
— Пить!
Ему протянули чашу с разбавленным водой уксусом. Он отпил несколько глотков. Все услышали хрип в его груди. Спустя несколько секунд он испустил последний вздох.
По знаку иерофанта Максим записал точную дату и час его смерти: 26 июня 363 года в полночь. Юлиану было 32 года. Его правление продлилось двадцать месяцев.
