— Мы бы хотели использовать ту конфигурацию цепочки, которую я рассчитал. Помните ту, которую мы с вами хотели опубликовать?
— Вам нужно ее использовать?
— Да, это сделает наше сообщение более доказательным.
— Ну а как вы объясните, откуда это появилось? Рамсей огорчился.
— Да, в том-то вся и штука. Если я сообщу, что информация получена из ваших экспериментов, многие решат, что все это — чепуха.
— Боюсь, это именно так.
— Но все-таки послушайте. — Рамсей развел руки и стороны. — Аргументы выглядят более убедительными, если показать структуру…
— Нет. — Гордон покачал головой. — Я уверен, что вам поверят на основании результатов ваших экспериментов. Меня не стоит втягивать в это дело.
Рамсей посмотрел на него с сомнением.
— Знаете, это хороший кусок работы.
— Давайте оставим это, — улыбнулся Гордон. — Не будем трепать мое имя, ладно?
. — Ну, раз вы так хотите, конечно, — кивнул Рамсей и ушел.
Если для Гордона разговор с Рамсеем являлся очередным напоминанием о реальном мире, то для Рамсея и Хассингера первая публикация результатов расценивалась как важный шаг. А проведение пресс- конференции налагало на них еще большую ответственность. Однако Рамсей знал, что без Гордона у них ничего не получится, и это его очень беспокоило. Для нормального ведения дел требовалось заручиться согласием Гордона на отдельную публикацию, а в заключение статьи поблагодарить его. Вечером Гордон рассказал Пенни о том, как странно все получается. Главное в науке — результаты, а награды — потом. Люди становятся учеными потому, что им нравится разгадывать загадки, а не потому, что они хотят получать награды. Пенни кивнула и заметила, что теперь она лучше понимает Лакина. Он уже в том возрасте, когда ничего, фундаментального как ученый создать не может. Обычно научные поиски становятся менее успешными, когда человеку переваливает за сорок. Поэтому Лакин теперь больше стремится к наградам, к материальному воплощению научных успехов. Гордон согласился.
— Да, Лакин — бизнесмен без цента за душой. — И он впервые за много дней захохотал.
— Вы еще здесь? — раздался от двери лаборатории голос Купера.
Гордон оторвался от экрана осциллоскопа.
— Пытаюсь получить новые данные.
— Бесполезно, сейчас уже поздно. Я зашел после свидания захватить кое-какие книги и увидел, что у вас горит свет. Вы здесь с тех пор, как я пошел обедать?
— Да, я купил кое-что в автомате.
— Ой, это паршивая жратва.
— Вы правы, — ответил Гордон, снова поворачиваясь осциллоскопу.
Купер, не спеша, подошел ближе и тоже посмотрел н экран, а потом взглянул на графики самописца с резонансными кривыми, разложенные на рабочем столе.
— Очень смахивает на мои результаты.
— Да, похоже.
— Вы работаете на антимониде индия? Знаете, Лаки! спрашивал меня, почему вы так много работаете на это установке. Хочет знать, что вы делаете.
— А почему бы ему самому не прийти и не спроси! меня?
Купер пожал плечами.
— Знаете, мне бы не хотелось попасть…
— Понимаю.
После нескольких ничего не значащих фраз Купер ушел.
Гордон в течение последней недели в рабочее врем выполнял свои обычные обязанности, а по вечерам работал на ЯМР-установке, снимая данные, наблюдая прислушиваясь. Между следами резонансных кривых возникали случайные желтые колебания, но сигналов не было. Все поглощали шумы. Насосы кряхтели, электронные устройства давали время от времени неожиданные всплеск! “Тахионы, — думал он, — частицы, которые движутся быстрее света”. Он обсудил этот вопрос с Вонгом — физиком, занимающимся частицами, и получил стандартный ответ:
— Они нарушают положения теории относительности, да и доказательства их существования нет.
Тахион, который пересекает Вселенную быстрее, чем до глаза Гордона добирается фотон бледного рассеянно! света лабораторных светильников, — этого разум постичь не может. Гордон разработал способ быстрого составления кривых и выделил то, что подлежало расшифровке с помощью азбуки Морзе, почти мгновенно.
УГРОЖАЕТ ОКЕАНУ
Несколькими секундами позже еще один поток прерывающихся сигналов:
КЕМБРИДЖ КАВЕНДИШСКАЯ ЛАБО…
Затем — вспышка неразборчивых шумов. Гордон удовлетворенно кивал. Он чувствовал себя в привычной обстановке, работая в одиночестве, как отшельник. Пенни не нравилось, что он подолгу засиживается в лаборатории, но это не имело значения. Она не понимает, что иногда приходится упорствовать, — мир открывает свои тайны только настойчивым.
Когда экран осциллоскопа очистился, Гордон решил передохнуть. Он прошелся по длинному коридору физического корпуса, чтобы разогнать дремоту. Рядом с лабораторией Грюндкайнда висел большой лист распечатки с текстом, нацарапанным явно расстроенным аспирантом:
"Эксперимент может считаться успешным, если не более 50% полученных измерений необходимо отбросить, чтобы результаты соответствовали теории”.
Гордон улыбнулся. Люди часто думают о науке как о чем-то абсолютном, вроде денег в банке, и даже не представляют себе, что одна маленькая ошибка может привести к чудовищно искаженным результатам. Ниже другой студент приписал:
"Мать-природа — сука.
Вероятность возникновения какого-то события обратно пропорциональна его желательности.
Если вы балуетесь с чем-то достаточно долго, эта вещь в конечном счете сломается.
Одна “состряпанная” кривая стоит тысячи придуманных слов.
Никакой анализ нельзя считать полностью неудавшимся — он всегда может служить плохим примером.
Опыт накапливается пропорционально количеству сломанного оборудования”.
Гордон взял из автомата кусок кекса и вернулся в лабораторию.
— Господи, — сказала утром Пенни, — тебя словно вытряхнули из старого сундука.
— Да, да. У меня через час лекции. Что у нас в кладовке?
— Сало, что же еще может быть, черт возьми, в кладовке для сала — дерьмовое сало.
— Как ты всегда говоришь: “Ладно, давай”.
— В таком случае — овсянка.
— Я голоден.
— Тогда две порции.
— Слушай, мне нужно работать.
— Тебя действительно беспокоит, что тебя не повысили?
— Ерунда, просто ерунда.
— Действительно, ерунда.
— Понимаешь, я должен выяснить, в чем там дело.
— Зиннес — все, что тебе нужно.
— Да, для подтверждения результатов.
Гордон покопался ложкой в каше и выкинул остатки завтрака в мусорный бачок. Там лежала пустая двухлитровая бутылка из-под “бургундского”.
— Ты опять поздно?
— Да.
