женщины всполошились. В их воображении король, помазанник божий, внезапно превратился в простого мужчину, а это попахивало грехом. Его шаги гулким эхом раздавались под каменными сводами монастыря, вызывая тревогу и… любопытство.
Ингеборга, которую успели предупредить о прибытии короля, покорно ожидала его в своей комнате. Он вошел к ней в сопровождении аббата, и Гийом объяснил, что Филипп явился к ней из лучших побуждений. Ингеборга должна оказать супругу достойный прием. Филиппу же Гийом шепнул, что Ингеборга боится и королю стоило бы быть с ней понежнее…
Вместо ответа Филипп взял аббата за плечи и выставил вон, уверенный, что на этом свидании, которое он, король, воспринимал как поединок, третий лишний…
Время ползло томительно медленно для тех, кто с надеждой ждал в саду исхода не подобающего святой обители дела. Минули полчаса, показавшиеся вечностью, когда дверь наконец открылась. Затаив дыхание, все замерли на месте…
Увы! Государь пребывал в крайнем волнении. По его мертвенно-бледному лицу струился пот, руки дрожали, посиневшие губы плотно сжались. Он в ярости захлопнул за собой дверь, но даже ее грохот не смог заглушить доносившихся из келии рыданий…
Не проронив ни слова, король собирался вскочить на коня, но тут с ним опять случился припадок. Закатив глаза и сотрясаясь в страшных судорогах, Филипп закричал:
– Я бессилен! Бессилен! Ничего не могу сделать! Эта женщина меня заколдовала! Ужас! Ужас! Ужас!
Силы покинули Филиппа Августа, и он потерял сознание.
На следующий день об этом происшествии стало известно в Париже.
– Если у короля ничего не вышло, – рассуждали добрые парижане за стаканчиком вина, – значит, у королевы есть какой-то изъян. Может, у нее кожа как у ящерицы… – гадали одни.
– Или рыбья чешуя на животе… – вторили им другие.
– Ну да! – смеялись сплетники. – А может, наш любезный государь, желая лишить королеву девственности, увидел, что с невинностью она рассталась еще в родной Дании…
Это оскорбительное для королевы предположение вскоре было доведено до сведения обретавшихся в Париже датских студентов, что вызвало жестокое побоище на горе святой Женевьевы. Те, кто верил в невинность юной королевы, дрались с теми, кто вообще ни во что не верил. Как ни странно, датский король не откликнулся на эти события и войны Франции не объявил.
Между тем Ингеборга по-прежнему отказывалась покинуть страну. Обливаясь слезами, она клялась, что и в Амьене, и в монастыре она принадлежала своему супругу, однако подробностей описать не могла. Это, впрочем, казалось вполне естественным для молодой неискушенной девушки. Но однажды все выяснилось: Ингеборга хотела оставаться королевой Франции, потому что…
– Я люблю Филиппа! – во всеуслышание заявила она и разрыдалась.
Однако это ничего не изменило. Гийом де Шампань, верный обещанию, которое он дал королю, вынужден был принять меры к расторжению брака.
Пятого ноября он созвал в Компьене собор, куда пригласил прелатов и баронов. Ингеборге велено было предстать перед ними.
Недолго посовещавшись, все сановники единодушно решили, что Ингеборга состояла в родстве с Изабеллой де Эно, первой женой Филиппа Августа, поэтому его второй брак признали кровосмесительным.
Когда же королеве через переводчика объяснили, что брак ее расторгли по причине ее родства с первой женой Филиппа, красавица с громким плачем вскочила на ноги и выкрикнула:
– Плохая Франция! Плохая! Рим! Рим!
Присутствовавший на соборе папский легат побледнел. Он дал согласие на этот развод, полагая, что Ингеборга безропотно подчинится вердикту. Но если она теперь обратится к Папе, Его Святейшество потребует расследования и неприятностей не оберешься!
И в самом деле, все неприятности были еще впереди. Изнурительная борьба между Ингеборгой и Филиппом затянулась на целых двадцать лет.
В тот же вечер Филипп Август по настоянию папского легата приказал отвезти упрямицу в аббатство Сизуин, которое находилось за пределами Франции, на земле, подвластной германскому императору, злейшему врагу короля Дании.
Несчастная Ингеборга провела там несколько лет в страшной нищете, ибо Филиппу Августу недостало великодушия обеспечить ей содержание. Чтобы выжить, она вынуждена была продавать свои платья и на вырученные деньги покупать себе пищу. Разумеется, прими она условия Филиппа Августа, всем ее бедам пришел бы конец, но этого она никогда не сделает! Единственными, кто утешал Ингеборгу в ее горьком одиночестве, были Этьен де Турне и аббат Гийом, которые навещали ее, считая себя повинными в страданиях отвергнутой королевы.
После очередного посещения аббатства, епископ Турне писал архиепископу Реймскому:
«Предоставляя Господу судить о деле, которого не разрешил приговор человеческий, я все же не могу удержаться от жалости при виде королевы Ингеборги. Обходятся с нею здесь донельзя дурно. В обители она живет впроголодь, однако выполняет самую тяжелую и грязную работу, какую на нее возлагают. Ни словом, ни намеком не жалуясь на свою судьбу, она лишь денно и нощно молится, обливаясь слезами, но не о собственном благополучии, а о счастье и спасении короля. Ибо, как ни странно, Ингеборга в своем суровом заточении продолжает страстно любить государя, мечтая о нем как о супруге и вспоминая, как впервые увидела его у ворот Амьена».
Опальная королева по-прежнему имела полное право считать Филиппа Августа своим супругом, ведь Папа отказался признать их развод, хотя наказывать французского монарха не стал. Впрочем, Филиппа мнение Папы ничуть не занимало: у него нашлось занятие получше… Он сам решил найти способ расторгнуть ненавистный брак!
– А не жениться ли мне вновь? – сказал как-то король, после чего начал подыскивать себе достойную избранницу.
Однако страдания Ингеборги, о которых при европейских дворах уже слагали песни трубадуры, стали известны всем, и король Франции отовсюду получал унизительный отказ.
Лишь в 1196 году, через три года после памятной ночи в Амьене, предложение Филиппа Августа, которому уже исполнился тридцать один год, приняла Агнес – сестра Оттона, герцога Меранского.
Ободрившийся Филипп Август тут же отправил послов, дабы те привезли девушку во Францию, но прежде всего он потребовал подробного ее описания. Государь желал доподлинно знать, красива ли она и не похожа ли случайно на Ингеборгу.
Королю не замедлили сообщить, что Агнес Меранская – черноволосая, смуглая, высокая и ничем не напоминает ни блондинку Изабеллу де Эно, ни рыжеволосую Ингеборгу.
Облегченно вздохнув, Филипп Август отправился в Компьень, где вскоре должна была состояться его встреча с невестой.
Узнав о приближении кортежа, Филипп в парадном облачении с непокрытой головой вышел к воротам замка. Вскоре на дороге показались конные знаменосцы, а за ними кареты, которые сразу же обступила толпа жителей Компьеня.
Филипп в нетерпении подходил все ближе, пока наконец не увидел девушку… Глядя на нее восторженно, хотя и не без боязни, он застыл на месте, не в силах сделать больше ни шага.
Королевская свита замерла в ужасе. Неужели все снова повторится?
Но нет, на этот раз все совсем по-другому. Это было не оцепенение при виде завораживающей, сверхъестественной красоты, а самая обычная, причем взаимная любовь с первого взгляда.
Да-да, Агнес влюбилась в Филиппа в тот же миг, когда и он полюбил ее!
– О Господи, какие чудесные у нее глаза, – прошептал очарованный красотой невесты Филипп. – В ее взгляде столько любви и тепла! Не может быть, чтобы я был опять околдован.
Агнес медленно приближалась к жениху, с любопытством присматриваясь к королю, о котором ей столько рассказывали. Хотя он был совершенно лыс, Агнес сочла его красивым. Его исполненный королевского достоинства взгляд был в то же время мягким и нежным.
«Должно быть, он сильный и страстный, – подумала Агнес, – и с ним приятно делить ложе».
