старых слуг, и экипаж покатил к воротам Святого Венсана.
Так Лаура в очередной раз покинула свой родной город, не догадываясь о том, что пройдут годы, прежде чем она вновь увидит стены корсарского прибежища.
Прибыв в Париж на улицу Шантерен, она поразилась перемене, происшедшей с подругой, несмотря на всю радость от встречи с ней. Бывшая оперная танцовщица стала сама на себя не похожа: уже не тонкая, а просто худая, с пожелтевшей кожей на изборожденном морщинами лбу, она начисто утратила свою живость, трепетность и то, что она называла жаждой жизни. Вскоре Лаура поняла, что Жюли страдает и что предмет этого страдания зовется Тальма…
— Надеюсь, вы приехали сообщить мне, что снова станете моей соседкой? — спросила она, обнимая путешественницу. — Ведь мне так нужна рядом настоящая подруга! А здесь все плывут по течению. Стоит мэтру отойти…
— Как это так «отойти»? Я по дороге сюда видела афишу на здании «Театра Республики». Он играет сегодня вечером…
— Конечно, конечно, но я вовсе не это имела в виду. Просто он отошел от наших житейских проблем. Работает взахлеб, даже в те дни, когда не играет, чтобы придать театру былой блеск и заставить трепетать конкурентов.
Она стала рассказывать, что актеры «Театра Нации» снова открыли зал в предместье Сен-Жермен, но все время, пока они находились в тюрьме, там играла труппа комической оперы, с которой приходилось считаться. Отношения так и не наладились. Да и «Комеди Франсез» перебралась через Сену, заняв «Театр Фейдо», сразу перед «Театром Монсеньора», — шикарный зал совсем рядом с биржей, а, значит, буквально в двух шагах от «Театра Республики». Сами они сыграли 27 января премьеру с огромным успехом, но затем, несмотря на все усилия Тальма, публика стала обходить его театр стороной.
— Наверное, это в порядке вещей, что театр, находившийся в фаворе при Робеспьере, сейчас утратил симпатии зрителей, — заметила Лаура.
— Наверное, — нехотя согласилась Жюли. — Во всяком случае, Тальма сейчас трудится не покладая рук над новой трагедией Дюсиса[47]: «Абуфар, или Арабское семейство», премьера назначена на 12 апреля. Он не теряет надежды!
— А костюмы все так же созданы по эскизам Давида?[48]
— Давида? — восклицание больше напомнило крик ужаса. — Вы шутите! Ему еще повезло, что судьи отпустили его. Прячется где-то в Сент-Уане… или вообще в какой-то там Бань-сюр-Сен. Прозябает в нищете…
— В нищете? Давид?
— Ну да! Забился в угол, прекрасно зная, что роялисты никогда не простят ему измены. Та же участь постигла и его собратьев из Луврских галерей. К тому же в наше время, когда можно сбыть с рук все что ни попадя, и в том числе любые ценности, никто не желает покупать новые произведения. Но вот что странно: жена с двумя детьми вернулась к нему! Так вот, Давиду приходится теперь кормить целое семейство, и наш дурак Тальма находит способы помочь им, хотя мы сами находимся в крайне стесненных обстоятельствах…
Лаура подумала, что бывшая Жюли Каро никогда не любила Давида, обвиняя его в гибели своих друзей-жирондистов, и это было понятно, но сейчас в супруге Тальма появилось нечто иное, какая-то иссушенность, ожесточенность… Может быть, Жюли потеряла часть своего состояния? Или, возможно, все состояние целиком? Действительно, она все время возвращалась к финансовым вопросам:
— Надеюсь, вы приехали возобновить аренду, моя дорогая Лаура? Я бы так расстроилась, если бы вы от нас отдалились. Да и где вы еще найдете в Париже такое модное, такое изысканное место…
— А как насчет соседства с «термидорской Богоматерью»? Она все еще здесь?
— Уже нет. Съехала с улицы Монблан. Они с Тальеном в прошлом январе поженились. И живут сейчас на Елисейских полях в странном доме у Сены, который называют «хижиной». Весь Париж ходит к ним в гости, — добавила она с легким налетом горечи, не укрывшимся от Лауры. Она улыбнулась Жюли:
— Ну не могло же не остаться хоть нескольких, самых верных друзей, для кого вы остались бы самой лучшей хозяйкой парижского салона? Уверена, что стол у мадам Тальен уступает вашему!
— Ну что вы, мой уже не тот, что прежде. Но, конечно, дом наш открыт для всех, кто еще остался в нашем круге, и открыт с утра до вечера. Разумеется, я приглашаю вас на ужин. А ваши люди смогут перекусить… в небольшом трактире, чуть подальше по улице. Или вы привезли все необходимое с собой из Бретани?…
Лаура была ошеломлена и расстроена. Еще совсем недавно казалось невероятным, чтобы слуг гостя не усадили бы за стол на кухне. И она окончательно рассталась со своим прежним намерением провести у подруги несколько дней.
— Нет, нет, благодарю, — вежливо отвечала она, — я устала и хочу отдохнуть.
— Так подождите, я схожу за ключами… и договором. Сразу и подпишем: не нужно будет завтра заходить.
Да, Жюли действительно очень изменилась, и Лаура прикидывала, распространились ли эти изменения и на Тальма. Скорее всего, нет, поскольку он, не слушая возражений супруги, все-таки помогал другу в беде. Тогда она подумала о другой возможной причине перемен: не закралась ли в счастье этой семейной пары тень ссоры? Известный парижский трагик был завален работой, хотя в театре дела шли плохо, а возвращался ли он вообще по вечерам домой?
Жюли появилась с ключами, бумагой и чернилами, она разложила все это на столе.
— Подпишем на год? — предложила она.
— Нет. На полгода. Я… я подумываю, не приобрести ли…
— В таком случае вы лучше и не найдете! — оживленно вскричала порозовевшая Жюли. — Вы живете в самом изысканном квартале Парижа. А знаете, мне уже делали предложения, вот, например, банкир Перего мне хоть завтра готов…
Она назвала такую несусветную цифру, что Лаура чуть не закашлялась, задохнувшись.
— Но, само собой, — продолжала Жюли, — у вас приоритет… конечно, за ту же цену. Мы же друзья…
— Но где я возьму такую сумму? — засмеялась Лаура. — Нет уж, раз так, милая Жюли, то я и вовсе подписывать не буду. Продавайте поскорее господину Перего!
— Ну что это вы надумали! Не забудьте, вы так нужны мне здесь, рядом. Пусть будет на полгода. Перего подождет.
На том и порешили. Лаура заплатила за аренду, и женщины, прощаясь, крепко обнялись, причем объятие Жюли было значительно крепче, чем объятие ее подруги. Лаура пообещала прийти на ужин в один из грядущих вечеров, но, забирая ключи, все-таки не удержалась и поинтересовалась у Жюли, приходил ли еще раз Батц, как о том говорилось в письме.
— Приходил, — отвечала Жюли. — Как раз позавчера. Я спросила, где он теперь будет жить, а он ответил, что собирается ехать в Брюссель. Он даже уже был подорожному одет.
Ну вот! Только этого и не хватало! Опять этот Батц в пути! В Брюссель… или еще куда-то? Зачем было Жюли задумываться об истинной цели путешествия Батца? Во всяком случае, теперь уже Лауре было все равно, куда направился барон: главное, в Париже его уже не было, и одному богу известно, когда он возвратится! Хотя вдруг Питу что-то известно? И ведь она ехала не только повидать Батца, а еще и для того, чтобы приблизиться к Ее Королевскому Высочеству. Конечно, в этом деле она, без сомнения, рассчитывала на Батца, и в ее голове выстроилась стройная картина: несколько дней безумной любви с ним, а затем — вновь участие в подготовке заговора по спасению какой-либо августейшей особы!
У почтовой кареты взгляд ее встретился с встревоженными глазами Жуана.
— Багаж снимать? Вы остаетесь?
— Нет, — отворачиваясь, проговорила она, — мы едем домой.
— Обратно в Бретань? — чуть разочарованно протянула Бина; как видно, она успела размечтаться о возвращении в Сен-Мало в компании с властелином своих дум.
— Нет, не в Бретань. На улицу Монблан. Жуан, я подписала контракт еще на полгода!
