Достав из кармана карандаш, он поставил ногу на стул и начал прямо на колене вносить изменения в проект. Шабо на мгновение задумался. Вот он, момент, когда Фабру следовало бы предложить деньги! Может быть, тогда он подписал бы проект, ничего не исправляя. Но Шабо подумал и промолчал. В конце концов, карандашные пометки можно легко стереть, а сто тысяч ливров пригодятся ему самому! Фабр обойдется и без них. В глубине души Шабо было наплевать на «Индийскую компанию» и на то, что декрет приведет к ее разорению. Главное, что он сам станет богатым и при этом его никто не сможет обвинить в коррупции...
Спустя некоторое время Шабо подошел к Делоне и Жюльену Тулузскому и вернул им декрет. Мужчины смотрели на исчерканный документ, ничего не понимая.
– Что это за каракули? – нахмурился Жюльен. – Он что, отказался от денег?
– Нет-нет, деньги он взял. Но ты же понимаешь, что Фабр не мог просто перейти на нашу сторону, не сделав вид, что он нас критикует. Мы были не одни... Главное, он внес замечания карандашом. Это легко стереть.
– Разумеется, но лучше будет переписать, – заметил Делоне, внимательно прочитав написанное. – Мы можем просто немного откорректировать наш проект.
Спустя несколько часов текст был готов, и Шабо помчался к Фабру. Тот вышел к нему недовольный, поскольку был в постели со своей любовницей, а это явно не способствовало ясности мысли. Он пробежал глазами начало проекта, увидел, что его замечания учтены, не стал читать дальше и подписал.
Шабо получил обещанные комиссионные и, добавив их к той сумме, которую не отдал Фабру, поздравил себя с тем, что так ловко все провернул. Он провел всех, в том числе и Баца! Впрочем, этот задавака получил свой декрет, так что ему не на что жаловаться. А сам Шабо оказался настолько сильнее и умнее всех, теперь он сможет беспрепятственно наслаждаться своей Польдиной и богатством!
Шабо отказался вложить деньги за границей, как ему советовали его «друзья». Пусть оставят свои советы при себе и платят ему за услуги, а уж он сам знает, как распорядиться своим состоянием.
Дальнейшее развитие событий укрепило уверенность Шабо. 24 октября начался процесс над жирондистами, так что и Конвенту, и Якобинскому клубу было не до него. Эбер в своей газете «Папаша Дюшен» дал наконец волю своей ненависти: «Вас обвиняет вся Франция. Вам не избежать заслуженных вами страданий... Пришла пора расправиться с этой бандой ублюдков, порожденных дьяволом! Поторопись, Сансон... Их следовало бы удавить еще в колыбели».
Перед революционным трибуналом предстало двадцать человек. Это были депутаты от одного департамента, расположенного между Соммой и Варом, все были люди порядочные, примкнувшие к революции с первых дней, подписавшие Декларацию о правах человека. Шабо выступал перед трибуналом как свидетель обвинения на третий день процесса. Он разразился длиннющей речью, прославлявшей в основном его собственные достоинства. Бывший монах лишь вскользь упомянул о «заговоре» обвиняемых, в котором он отказался участвовать. Перед этим «судом», заранее вынесшим свой приговор, Шабо пережил острейшее наслаждение. Он был невероятно доволен собой, уверенный в том, что, обрушиваясь на людей, которые не могут ему ответить и защитить себя, он сам недосягаем ни для кого.
В ночь с 30 на 31 октября трибунал огласил приговор. На эшафот взошли девятнадцать человек, так как Валазе заколол себя кинжалом в момент оглашения вердикта. Жирондисты ехали на смерть, распевая «Марсельезу». Они обнялись у подножия эшафота и с достоинством приняли смерть.
Но еще более впечатляющей стала смерть их тайной советчицы – молодой и красивой госпожи Ролан. Она поднялась на эшафот в белом платье с узором из розовых цветов, ни на мгновение не переставая улыбаться, и даже поддерживала тех, кто умер вместе с ней. Подойдя к гильотине, госпожа Ролан произнесла одну только фразу: «О, Свобода! Сколько преступлений совершается от твоего имени!»
Шабо чувствовал себя в полнейшей безопасности, когда 9 ноября, или 19 брюмера по новому стилю, Жюльен Тулузский заставил его очнуться от сна – в прямом и переносном смысле этого слова. Бывший монах питал симпатию к бывшему аббату и считал его человеком достаточно умным, чтобы понять, что религия не дает ничего, если у тебя нет средств. Шабо принял Жюльена Тулузского с радостью, которая угасла как свеча на ветру, когда он увидел суровое лицо депутата Конвента.
– Что-нибудь случилось? – встревоженно спросил он раннего гостя.
– Да. Ты должен наконец понять, что в такое время, как наше, нельзя усидеть на двух стульях. У тебя прекрасный дом, красивая жена, против которой, кстати, Эбер каждый день находит все новые и новые обвинения. Тебе необходимо окончательно определиться, с нами ты или против нас.
– Разумеется, я с вами! Но, видишь ли, мои братья в Конвенте и в Якобинском клубе...
– Есть люди, которых тебе будет очень трудно убедить в том, что ты доводишься им братом. Они не молчат, и с каждым днем все больше становится тех, кто уверен, что ты всего лишь паршивая овца в стаде. Конечно, не исключено, что это просто полоса неудач, и когда эти люди умрут, ты сможешь жить спокойно... Но при условии, что ты сам к тому времени останешься в живых.
– Что ты хочешь этим сказать? Что это за угрозы?
– Я тебе не угрожаю. Просто советую спрятать свои богатства понадежнее и самому убраться из Парижа подальше. Разве ты не видишь, что начинается контрреволюция? Если хочешь, я расскажу тебе, что произойдет в ближайшем будущем. Очень скоро все члены Конвента взойдут на эшафот – кроме наших друзей, разумеется. Мы давно уже стараемся изнутри разрушить Конвент, и ты, кстати, нам в этом очень помог. Потом начнется резня комиссаров в армии, против которых готовят обвинения в военном ведомстве. Если не удастся доказать продажность самого Робеспьера, то мы докажем, что можно купить людей из ближайшего его окружения, и все они кончат жизнь на плахе. Ну, а когда в провинции узнают, что депутатов отправляют на гильотину, им не найдется замены. Никто не захочет рисковать. От Конвента останется всего лишь кучка людей, никому не известных и всеми презираемых. Ими будут пользоваться или при необходимости распустят. Боюсь, что и ты не избегнешь общей участи. Если тебя не успеют казнить санкюлоты как пособника контрреволюции, тебя отправят на гильотину наши люди вместе с другими членами Конвента.
Закончив свое предсказание, Жюльен Тулузский выпрямился во весь свой немалый рост, и его указующий перст уперся в Шабо. Бывший священник отлично играл роль ангела-мстителя. Шабо сдался.
– Мне все это снится! Это невозможно! Какой кошмар! Почему все должно произойти именно так?
– Потому что не ты один был куплен, дружок, – неожиданно ласково ответил Жюльен. – Запомни, что, кроме нас, всюду есть еще агенты Питта. Они в Коммуне, в армии, в военном министерстве...
Из груди Шабо вырвался крик ужаса. Питт! Произнести это имя – все равно что вызвать Антихриста! Неужели он стал одним из его пособников?
– Но что же мне делать? – В голосе Шабо прозвучали умоляющие нотки.
– Я тебе уже сказал. Уезжай и увози свое добро, пока тебя не заклеймили если не как шпиона Питта, то как австрийского агента. Не забывай, что ты спишь с женщиной, которая была любовницей австрийского императора!
Жюльен Тулузский не торопясь покинул особняк братьев Фрей, оставив своего «друга» совершенно раздавленным...
Глава XII,
В которой говорится исключительно о Нормандии
Целые сутки Шабо не выходил из своей комнаты, почти не ел, много пил и, что было уж совсем необычным, обрушился с руганью на Леопольдину, когда та решила поинтересоваться причиной такого странного поведения. Шабо не представлял, на каком он свете находится, он потерял все привычные ориентиры. Что делать? Как выпутаться из ситуации, в которую он попал, очарованный сиянием золотого тельца?
Проведя бессонную ночь, Шабо решил отправиться в Конвент и посмотреть, откуда ветер дует. Надев привычный наряд санкюлота, он накинул сверху новую теплую шубу – ноябрь стоял холодный и сырой – и отправился в Тюильри. Заседание парламента уже началось, когда он туда добрался. Шабо постарался как можно незаметнее занять свое место и принялся исподтишка изучать депутатов. В его голове вертелась одна фраза Жюльена Тулузского: «Всюду есть шпионы Питта...» Шабо рассматривал своих коллег, которых, как ему казалось, он хорошо знал, к кому обращался на «ты», кого считал своими братьями. И всякий раз, когда он видел более или менее обеспеченного депутата, Шабо спрашивал себя: «Неужели один из
