голову руками, и молодая женщина слышала, как он плачет. Но Лауре нечего было сказать ему в утешение – ей хватало своего горя, к которому примешивался гнев. Где сейчас де Бац, в этот час, когда Мари, возможно, должна будет умереть? Неужели он не понимал, что похищение маленького короля подвергнет еще большей опасности эту хрупкую женщину? Почему перед тем как уехать, он не вырвал ее силой из рук тюремщиков и не спрятал где-нибудь, хотя бы в подземельях Монмартра, где до сих пор скрывался Ружвиль? Наконец, почему он не увез Мари с собой?
В глубине души Лаура понимала, что, если Бац этого не сделал, значит – не мог. Он должен был исполнить свой долг и не думал больше ни о чем.
Ее охватила глубокая печаль. Она не замечала, что солнце нещадно палит, пока какой-то мужчина, смотревший на нее с участием, не протянул ей сложенную пополам газету.
– Прикрой голову, гражданка! Сегодня слишком жарко, жаль будет, если сгорит такая хорошенькая мордашка!
Лаура поблагодарила его слабой улыбкой, не отрывая взгляда от Дворца правосудия. В это мгновение раздались крики. Тяжелые ворота распахнулись. Эллевью схватил Лауру за руку, и, цепляясь друг за друга, словно потерпевшие кораблекрушение, они смотрели, как из ворот одна за другой выезжают восемь повозок смерти.
При виде осужденных толпа вздохнула, и это был вздох удовлетворения. Приговоренных одели в длинные туники ярко-красного цвета. Это был всего лишь кусок ткани с дыркой для головы, напоминающий ризу священника, которую тот надевает во время мессы по великомученику.
Вокруг зловещего кортежа выстроились конные и пешие жандармы, они грубо расталкивали любопытных. Повозки медленно двигались вперед, и, когда они приблизились настолько, что можно стало различить лица узников, из груди Лауры вырвался крик отчаяния. В первой повозке, на которой были только женщины, она увидела Мари...
Все женщины ехали стоя, привязанные к боковой решетке кожаным ремнем, перехватывавшим их руки на уровне локтей. Шесть женщин являли собой образец мужества. Только некая Катрин Венсан, казалось, не понимала, зачем она там оказалась. Напротив Мари стояла маленькая Сесиль Рено, обвиненная в попытке убийства Робеспьера. Она должна была умереть вместе со своим отцом, братом и теткой, старой монахиней, которые были осуждены вместе с ней исключительно из-за семейного родства. Там же были госпожа д'Эпремениль, горничная Мари Николь и любовница Анри Адмираля, покушавшегося на жизнь Колло д'Эрбуа. Но Лаура видела только Мари...
Ее прекрасные каштановые волосы коротко обрезали, и непокорные кудри обрамляли прелестное бледное лицо. Мари стояла очень прямо, глядя в синее летнее небо, и только на ней ужасная красная туника казалась театральным костюмом. Лишь порой по ее щеке стекала слеза. В толпе многие узнавали ее.
– Та самая Гранмезон! – услышала Лаура чьи-то слова. – Такая красивая женщина и прекрасная актриса!
– Она любовница де Баца, человека-невидимки. Мари Гранмезон отказалась вывести преследователей на его след и теперь расплачивалась за это своей жизнью.
В толпе вдруг раздались аплодисменты, но Мари их не услышала.
Лаура хотела пойти рядом с повозкой, но это оказалось невозможным. Люди стояли очень плотно, и надо было ждать, пока проедут все повозки. Лауре пришлось остаться на своем месте, и то, что она увидела, привело ее в полное отчаяние.
Во второй повозке ехали дамы де Сент-Амарант и господин де Сартин вместе с шестнадцатилетним Луи, чей возраст не смягчил сурового Фукье-Тенвиля. Они тоже держались очень мужественно, пример подавала Эмилия. На ее губах играла легкая улыбка, она пыталась утешить мать, которая пребывала в отчаянии от того, что ее сын должен умереть таким молодым. Эмилия была необыкновенно красива. Увидев ее, Эллевью отчаянно вскрикнул и разрыдался.
Но не этот эпилог трагической любви разбил сердце Лауры. В других повозках стояли почти все друзья де Баца и ее друзья, за исключением Питу. Она увидела верного Бире-Тиссо, очаровательного Дево, веселого Русселя, Кортея, банкира с улицы Монблан Жожа, Мишони и принца Сен-Мориса, которых она столько раз встречала в Шаронне. Их лица воскрешали в ее памяти то счастливое время, когда она жила под одной крышей с Мари. И теперь все они стояли в этих колесницах смерти, все должны были погибнуть, без крика о помощи, без мольбы о пощаде! Это был настоящий кошмар, и Лаура понимала, что пробуждение не станет избавлением от него...
При выезде с моста во главе кортежа встал кавалерийский эскадрон. Лаура и Эллевью смогли наконец двинуться следом за повозками.
Три часа продолжалось это шествие к месту казни. Через Гревскую площадь мимо того места, где некогда стояла Бастилия, они пришли в предместье Сент-Антуан и к семи часам достигли площади Низвергнутого Трона. Там должно было состояться великое жертвоприношение.
Когда-то на этом месте возвышался символический трон в честь счастливого возвращения Людовика XIV и инфанты Марии-Терезии из свадебного путешествия. Это была просторная площадь с воротами между двумя величественными зданиями работы Леду, за которыми начиналась дорога на Венсенн. Гильотина стояла у южного края площади у самых деревьев, обрамлявших ее. Перед эшафотом расставили скамьи, чтобы усадить на них осужденных спиной к машине смерти. Гильотина находилась здесь всего три дня, но от вырытой ямы, куда стекала кровь жертв, несмотря на прикрывавшую ее крышку, исходил на жаре тошнотворный запах...
Одиннадцать помощников палача выстроились в ряд – Сансон попросил прислать ему подручных, учитывая количество осужденных. Скрестив на груди руки, все они молча ждали, когда подъедут повозки. Алтарь для кровавой мессы был готов. Сам Фукье-Тенвиль стоял здесь же – ему было интересно узнать, сохранит ли прекрасная Эмилия до конца свое мужество и достоинство.
У гильотины уже было полно людей; предместье буквально взорвалось, когла осужденные и их эскорт появились на площади. Сопровождавшие кортеж кинулись бежать, чтобы занять места получше.
Подхваченная людским потоком, Лаура потеряла из виду и Эллевью. Ее чуть не повалили наземь под копыта лошади жандарма, ехавшего рядом с повозкой, где стояла Мари. Лауру подхватила чья-то мощная рука, и в ту же секунду она увидела, что ко второй повозке, где везли Эмилию де Сартин, бросилась женщина. С искаженным от безумной радости лицом она закричала:
– Это я на тебя донесла, шлюха! И теперь я увижу, как ты умрешь! Ты останешься без головы, а я буду жить с моим любовником!
Клотильда Мафлеруа пришла насладиться своим триумфом.
Эмилия закрыла глаза, чтобы не видеть этого лица, изуродованного ненавистью. Но больше она его все равно бы не увидела: какая-то женщина из народа, возмущенная услышанным, схватила танцовщицу за волосы, оттащила к стене и принялась осыпать ударами. Настроение толпы постепенно менялось. Когда осужденные сошли с повозок и уселись рядами на скамьях, все в уродливых красных одеяниях, в толпе зашептались:
– Что это? Столько жертв приносится на алтарь Робеспьера? Интересно, что бы они устроили, если бы он был королем?
Лаура, пытавшаяся пробиться как можно ближе к Мари, услышала разговоры, и в ее сердце зашевелилась надежда. Может быть, эти люди что-нибудь предпримут? Бросятся все разом на палачей и не допустят чудовищного злодеяния? Но нет, солдаты из эскорта откружили эшафот, рядом с которым даже ни одна из вязальщиц не осмелилась занять место. Солдаты были настроены решительно, и страх снова закрался в души людей. В полной тишине хрупкая Сесиль Рено поднялась по ступеням с гордой улыбкой. За ней настала очередь Мари.
И тут Лаура увидела де Баца. Он стоял, прислонившись к дереву, в запыленной дорожной одежде, с посеревшим лицом. Он обхватил себя руками за плечи, словно для того, чтобы не броситься на палачей; пальцы, вцепившиеся в ткань рубашки, побелели. Де Бац не сводил глаз с той, которая должна была умереть, и его взгляд, словно магнит, притянул взгляд Мари. С нее только что сорвали красную тунику, и никогда еще она не была так красива – обнаженные плечи, грациозная длинная шея, прелестное лицо, по которому текли слезы. Мари уже готова была умереть, но, когда она увидела Жана, счастливая улыбка осветила ее лицо. Она сделала шаг, чтобы броситься к нему, но подручные палача схватили Мари за плечи и
