Ночные тайны королев

– Не стоит хранить такие письма, это опасно, – много раз говорил себе Филипп, но не в силах был предать огню милые, дышавшие страстью строки. А ведь он даже спрашивал разрешения – можно ли, мол, уничтожить записки? – у самой Софии-Доротеи. Она вроде бы согласилась, но посмотрела на него с такой грустью и укоризной, что он немедленно принялся утешать ее… и о письмах оба забыли.

Наследная принцесса тоже, конечно, хранила послания своего верного рыцаря. После того как ей приходилось принимать на супружеском ложе пьяноватого и неряшливого Георга, она находила отдохновение в чтении таких вот признаний:

«В два часа ночи я получил губительное известие, что вы обнимаете принца. В какое же отчаяние повергло меня его столь быстрое возвращение!..»

Или:

«Когда я несу караул, будь то ночью или днем, мне всегда хорошо думается. И думаю я об одном: чтобы побыстрее свидеться с вами. Я мысленно разглядываю вас – всю, с ног до головы – и нахожу воплощением совершенства. Если любовь возможна на том свете, будьте уверены, что все красавицы иных миров не сумеют отвлечь меня от вас».

И короткая приписка-пророчество, над которым София-Доротея пролила немало слез:

«Меня ждет судьба мотылька, сгоревшего в пламени свечи. От рока не уйдешь… »

* * *

Влюбленные готовы были сбежать, навсегда покинуть ненавистный Ганновер, попробовать обрести счастье где-нибудь на краю света. Но как это сделать? На их пути множество препятствий. София-Доротея замужем за кронпринцем, который время от времени дарит ей свои ласки. А главное, у нее есть двое горячо любимых детей.

Денег же, с помощью которых можно было бы отворить все двери и подкупить всех тюремщиков, у молодых людей, разумеется, нет… У кронпринцессы, содержавшей собственный двор, была лишь рента, что выплачивал ей прижимистый супруг; драгоценности, что остались от отца, знали все ювелиры Европы, так что продать их было бы нелегко. А те, что преподнес Георг, принадлежали ганноверской короне.

Филипп и подавно был беден как церковная крыса. Он с таким азартом играл в карты и так редко выигрывал, что ящики его секретера, казалось, распухли от долговых расписок. София-Доротея с искренним умилением читала следующие слова:

«Прилагаемые счета покажут вам, что положение мое плачевно. Зато у меня есть куда более ценное достояние, и пусть все государи мира попробуют отнять его у меня!»

* * *

Увлеченные своей любовью, уносясь мечтами в неведомые светлые дали, полковник и принцесса совершенно позабыли о том, что они не одни на этом свете. В частности, рядом с ними во дворце ганноверского курфюрста жила графиня Платен, жестоко оскорбленная безрассудным Кенигсмарком. Да-да, именно безрассудным, потому что человек предусмотрительный, зная о вспыльчивости и мстительности госпожи Платен, не стал бы рвать с нею одним махом, а закончил бы довольно долгий роман бережно и аккуратно.

Но Кенигсмарк не был дипломатом. Он так любил Софию-Доротею, что отнесся к изъявлениям недоумения, которыми осыпала его графиня, как к жужжанию назойливой мухи.

Платен попыталась было вновь соблазнить его. Кенигсмарк не обратил на ее попытки никакого внимания. Графиня написала ему несколько записок, приглашая «побеседовать, как когда- то». Наглец не ответил. Мало того: Филипп умудрялся не оставаться с ней наедине и даже быстро сворачивал в какие-нибудь закоулки, если графиня шла ему навстречу по коридору.

Конечно же, курфюрстова фаворитка оскорбилась окончательно. Поняв, что Кенигсмарк увлекся кем-то другим, она принялась внимательнейшим образом наблюдать за ним и очень скоро заметила пылкость во взглядах, которые неверный бросал на принцессу.

– Следите за полковником, – велела она двум офицерам, которым время от времени платила как раз за услуги подобного рода. – Я должна знать, к кому он ходит на свидания.

Очень скоро была обнаружена потайная лесенка, что вела в покои Софии-Доротеи, а также установлено, что едва ли не каждую ночь Кенигсмарк, облачившись в длинный темный плащ и прикрыв лицо полумаской, поднимается по ней.

Самоуверенность мешала графине признать превосходство принцессы. Она уверила себя, что Филипп не мог подарить сердце такой простушке, как София-Доротея, и решила обождать – мол, одумается и вернется. Ведь и в бытность свою признанным любовником графини он то и дело преподносил сюрпризы – не являлся в условленный час или же вообще заявлял, что разочаровался в женщинах навсегда. Это означало ссору с какой-нибудь вертихвосткой, которая и мизинца его не стоила. Госпожа Платен ценила, что Филипп изливал перед ней душу, и успокаивала его… в меру своих сил. К утру Кенигсмарк обычно совершенно утешался и не вспоминал больше о недавнем увлечении.

«Так будет и на этот раз! – думала Клара-Елизавета. – Надо только набраться терпения».

И она призвала к себе соглядатаев.

Новость, ими сообщенная, оказалась столь неприятной и неожиданной, что графиню охватила ярость. Ни о каком примирении, ни о каком прощении, которое она собиралась великодушно даровать Кенигсмарку, теперь и речи быть не могло.

Что произошло? А вот что. Летним вечером 1694 года подвыпивший Кристоф-Филипп захотел поведать офицерам своего полка о прелестях графини Платен. Он всячески расхваливал даму – быть может, вполне искренне, – а в заключение поинтересовался, не желает ли кто-нибудь из присутствующих сменить его на ложе любви.

– Не стоит заставлять женщину томиться, – сказал якобы Кенигсмарк. – Она этого не выносит. Ее страстности позавидовали бы и вакханки.

Разумеется, все были пьяны. Разумеется, никто не запомнил речи Кенигсмарка дословно, и уж тем более никто не придал им значения. Но графиню все это не интересовало. Она начала обдумывать изощренный план мести.

Для начала она попросила Кенигсмарка о последнем свидании.

«Конечно же, – гласила записка, – вы не откажете той, что была так привязана к вам. Я понимаю, все осталось в прошлом, но разве мы не можем быть друзьями? Неужели вы не захотите прислушаться к моим советам, если речь зайдет о вашей службе? Прошу вас, откликнитесь на призыв той, что все еще питает к вам нежность».

Филипп ответил согласием – возможно, потому, что стыдился своей недостойной выходки. Узнав об этом, госпожа Платен направилась к курфюрсту и заявила ему:

– Принцесса обманывает наследника престола. Если вы желаете доказательств, то приходите нынче ночью к дому под черепичной крышей возле трактира «У золотого оленя». Но только остерегитесь вмешиваться и сгоряча предавать все огласке. Ведь речь идет о чести кронпринца – да и вашей тоже!

Надо ли пояснять, что Клара указала на тот дом, где она сама имела обыкновение принимать любовников.

Курфюрст возмутился и сказал, что непременно проследит за невесткой.

После этого коварная графиня выкрала у Софии-Доротеи длинную перчатку с монограммой, надела платье, очень напоминавшее то, что было у принцессы, и накинула плащ любимого принцессой фасона. Закрыв лицо маской, она явилась на свидание.

Все прошло именно так, как она и задумала. Слушая графиню – ласково улыбавшуюся, спокойную, приветливую, – Кенигсмарк решил, что она станет ему лучшим другом. Он тепло попрощался с ней и удалился, довольный тем, как удачно все сложилось.

Спустя пятнадцать минут госпожа Платен тоже покинула особняк. Возле двери она умышленно обронила перчатку с монограммой – и старый Эрнест-Август подобрал ее.

– Теперь, – злобно пробормотал он, – пускай попробует отпереться! Вот оно, доказательство! Ну и женушка досталась моему Георгу! Продажная девка! Распутница!

Прямо из особняка курфюрст поехал к своей фаворитке – советоваться, как поступить с изменницей. Старик трясся от злости.

– Я велю немедленно арестовать Софию! – кричал он. – Ее место в тюрьме! Развратная женщина не может быть наследницей ганноверского и уж тем более английского престола. Бастард на троне – это недопустимо!