пламени? Рено стало нестерпимо страшно, но, по счастью, он увидел подле себя в этот миг того, кого заботило земное куда настоятельнее потустороннего.
Жиль Пернон, увязав их походную кладь, подошел к своему господину.
– Вы сможете какое-то время обойтись без меня, сир Рено? – спросил он. – Я хотел бы здесь задержаться после того, как вы отправитесь в путь.
– Ты? Ты хочешь покинуть войско накануне сражений? – едва смог выговорить ошеломленный Рено. – Не могу поверить!
– Да нет, я хочу попытаться узнать, кто убил эту девицу. Я ее терпеть не мог и не забыл ни одного из ее преступлений, но мне претит это подлое убийство.
Взгляд рыцаря пронзил глаза старого воина.
– Счастлив слышать. На какой-то миг я подумал, что, быть может, это сделал ты.
Удар был серьезным. Повидавший всякое, Пернон не мог побледнеть, он посерел, и на виске у него от обиды и возмущения забилась набухшая вена.
– Я?! О нет, мессир. Неужели вы могли подумать, что я способен на подлость? Значит, вы меня совсем не знаете, и… Кому нужен слуга, который может совершить такое?
– Не сердись. Мне пришла в голову эта мысль лишь на секунду. И все-таки объясни, почему ты хочешь остаться? Как только мы все уйдем, невозможно будет отыскать убийцу. Или ты думаешь, что барон де Куси…
– Нет, не думаю. Раздираемый раскаянием и неутолимой страстью, он мог бы дойти до убийства, но убил бы своими руками, без помощи арабского кинжала.
– Тогда, быть может, убийца из тех, кто опустошал наши шатры?
– Такой убийца не оставил бы своего оружия. Нас хотят уверить, что убийство совершил мусульманин, случайно повстречавший Флору, но я убежден, что это не так. Я найду убийцу в городе. А ведь кинжал недурен, как вы находите? – добавил Пернон, доставая его из-за пазухи.
– Тебе его отдали? – удивился Рено.
– Скорее, я его взял благодаря проворству своих рук, – скромно улыбнулся Пернон. – Я его прихватил, когда уносили покойницу… И уверен, что ему есть что мне рассказать…
Рено больше не колебался.
– Делай, что задумал. А пока поскорее спрячься. Я буду кричать на всю округу, будто ищу тебя и не могу найти, а ты наверняка сильно перебрал и дрыхнешь в какой-нибудь таверне. Ты догонишь меня, как только найдешь убийцу. Береги себя!
Когда войско выступило в поход, ни один человек не подозревал, что султана, страдавшего от язв, вот уже пять дней как нет в живых. Он скончался в крепости Эль-Мансура. И еще долго крестоносцы не узнают об этом благодаря мужеству его жены Шедшер Эддурр. Договорившись с евнухами и эмиром Фахреддином, который стоял во главе войска, она сохранила в секрете смерть старого султана. Ее сын и законный наследник Туран-шах находился в это время далеко, в своих землях в Месопотамии, так что нужно было не только известить его, но и дождаться. Если бы обо всем этом знал король Франции, он полетел бы вперед как ветер, но Людовик ничего не знал.
Король думал о множестве каналов, что рассекли и раздробили всю дельту Нила. Он приказал своему войску двигаться с большой осторожностью. Наступать было решено по правому берегу Нила, не обгоняя флотилии небольших суденышек, которые везли провиант и обеспечивали защиту от врага, если он вдруг появится на левом берегу. Гребцам приходилось грести против течения и ветра, и в иной день войско одолевало не больше одного лье, так что воины довольствовались лишь лицезрением мамелюков, что маячили на горизонте. С такой скоростью войско достигло бы цели не меньше чем через месяц. Медлительность питала ярость франков, они сгорали от нетерпения. Особенно рыцари-храмовники, которые по традиции шли первыми с крестом в руках, а следом за ними шагали воины графа д’Артуа.
Первое столкновение произошло приблизительно на полпути, и случилось оно в день святого Николая, 6 декабря. Турки внезапно налетели на отряд тамплиеров маршала Рено де Вишье и выбили из седла одного из рыцарей. И, хотя король строго-настрого запретил ввязываться в бой, Вишье, позеленев от гнева, завопил:
– За ними, именем Господа! Доколе терпеть бесчестье!
Он пришпорил коня, за ним поскакали его братья, лошади у них были свежее лошадей врагов, и не меньше шести сотен «язычников» были убиты или сброшены в воду.
Но и остальное воинство франков не меньше тамплиеров изнывало от медлительности похода.
Наконец крестоносцы добрались до мест, где в недалеком будущем могли развернуться сражения. Эти места хорошо знал Жан де Бриенн, они не изменились – треугольник земли, окруженный водой. С севера лежало озеро Мензалех, с запада – Нил, а на юго-востоке – канал Ашмум-Тана. За каналом, представлявшим собой достаточно широкое водное пространство, вздымалась крепость Эль-Мансура, преграждая дорогу на Каир. А за крепостью христианское воинство ожидало войско египтян под предводительством Фахреддина. Но для того, чтобы им встретиться, нужно было перебраться через канал. Крестоносцы решили засыпать часть канала. Они встали лагерем и начали земляные работы.
За время долгого пути Рауль де Куси странным образом сблизился с Робером д’Артуа, чей яростный непокой оказался сродни его состоянию, но еще ближе он сошелся с Рено. В первый же день похода, ближе к вечеру, Рено, не в силах сдержать негодование, бросил в лицо барону известие о смерти Флоры, чуть ли не обвинив его в убийстве. В иное время после таких обвинений они встретились бы в поле с мечами в руках. Но Рено тут же пожалел о своих словах, увидев искаженное болью лицо барона. Весть для него была полной неожиданностью. Вместо обиды и гнева Рено увидел слезы. Рауль ушел, сгорбившись под тяготеющим над ним проклятием любви.
На другой день Рено, мучаясь совестью из-за того, что усугубил страдания своего бывшего господина, подошел к нему и очень просто и искренне попросил прощения. После объяснения они стали охотно встречаться, разговаривая обо всем и ни о чем, а чаще слушая третьего, кем был величавый сир де Жуанвиль, хороший знакомый и даже родственник де Куси, женатый на Аликс де Гранпре, двоюродной сестре графа де Суассон, его близкого соседа и друга.
Жуанвиль был весьма чудаковатым малым. Как сенешаль Шампани, он ехал во главе шампанских крестоносцев, представляя графа-сюзерена, который лично в походе не участвовал. Из-за его отсутствия Жуанвиль стал высокопоставленной персоной и простодушно радовался этому. Кутила и выпивоха – король на Кипре выговаривал ему за чрезмерное пристрастие к винам, – он обожал роскошь, зеленый цвет, серебристые меха – они очень шли к его розовым щекам и светлым, с рыжим оттенком, волосам. Жуанвиль любил драгоценные камни – печать у него была вырезана на великолепном сардониксе – и всевозможные истории, в первую очередь о разных подвигах. С восемнадцати лет он питал к королю Людовику, хоть и видел его весьма редко, что-то вроде преданного обожания, так как и сам был очень набожен.
Он твердил, что вокруг головы Людовика уже светится нимб, которого ему самому – увы! – не заслужить никогда. При этом он был любопытен, как кошка, и частенько пронизывал ближних взглядом, в котором христианское милосердие и не ночевало. Он был отважным рыцарем, природа наделила его недюжинной силой, громким смехом и любовью к удобствам, нехарактерной для этих суровых времен. Так, например, узнав на собственном опыте, что под знойным солнцем Востока носить на голове цилиндрический шлем – все равно что надевать нагретый на плите котелок, он заказал себе металлическую шляпу с подкладкой из ткани и с полями, в ней он чувствовал себя комфортно, а поля головного убора защищали глаза от слепящего света. Многие встречали презрительным взглядом невиданный шлем Жуанвиля. Но что ему было до этих взглядов? Король, задумчиво взглянув на него, ограничился снисходительной улыбкой, и Жуанвиль был счастлив.
Работы по осушению канала обнаружили вскоре всю свою бессмысленность и опасность, хотя Людовик защищал землекопов от нападений врага с помощью деревянных башен и катапульт. Однако крестоносцам пришлось познакомиться с «греческим огнем»: горшками с горючей смесью, которые поджигали все, чего касались, причиняли жестокие ожоги и горели даже на воде.
– Выдумка дьявола! – закричал Жуанвиль, увидев впервые летящее пламя, и трижды перекрестился.
Снаряды напоминали винные бочонки с огненными хвостами длиной с копье. В воздухе словно бы
