спиной было завешано белым полотном. Шарлотта давным-давно не видела своего двоюродного брата и с радостью отметила его удивительное сходство с любимой крестной. Да, за прошедшие годы он стал более мужественным, но черты лица, большие ясные глаза и наверняка улыбка, если бы он мог улыбнуться, были материнскими.
Хозяин и гостьи обменялись положенными поклонами и реверансами, после чего мадемуазель де Теобон произнесла маленькую трогательную речь и передала письмо герцогини Орлеанской, а затем отошла немного в сторону, уступив место Шарлотте. Та сделала шаг вперед со слезами на глазах, готовая упасть в объятия своего кузена, чтобы вместе с ним оплакать жестокую, немыслимую потерю. Но Шарль де Брекур остался стоять на месте, пронзая ее ледяным жестким взором.
— Как вам не совестно посметь прийти сюда, выставляя напоказ свое горе! Неужели вы думаете, я не знаю, кто был причиной чудовищной, бесчеловечной кончины моей матери?!
Шарлотта, не ожидавшая услышать столь страшное и столь прямо высказанное обвинение, растерялась и спросила дрожащим голосом:
— Неужели вы хотите сказать...
— Что моя мать погибла из-за вас? Да! Именно это я и хочу сказать! Именно это я говорю и даже громко кричу об этом! Кто, как не она, предоставила вам убежище после вашего более чем странного бегства из монастыря урсулинок? То, что вы нашли у нее приют, и ее отказ вернуть вас мадам баронессе навлекло на нее ненависть этой отвратительной женщины! Я готов поклясться именем Господа, что именно баронесса наняла негодяев-разбойников и они убили нежнейшую из матерей!
Пафос этой обвинительной речи показался Шарлотте фальшивым. Но ей на помощь пришли гнев и обида.
— Почему бы вам не направить жалобу королю? — спросила она, высоко подняв голову. — Он наш верховный судья. Он один может воздавать по заслугам и по справедливости своим подданным.
— Вы говорите так, потому что уверены, что Его величество будет на вашей стороне? Но разве не король приказал обыскать каждый уголок замка Прюнуа на следующий день после вашего бегства? Разве не Его величество отдал приказ, который поставил вас вне закона... Вас и всех тех, кто помогал вам!
— Остановитесь! — прервала его речь Лидия де Теобон, встав рядом с Шарлоттой. — Советую вам быть аккуратнее в выражениях, граф де Брекур. С чего вы взяли, что люди, которые открыли двери своего дома мадемуазель де Фонтенак, оказались вне закона? Если вы настаиваете на этом, то вам придется объясниться с Их королевскими высочествами герцогом и герцогиней Орлеанскими, которые всегда были добры к той, кого вы пожелали изобразить чудовищем. Или, может быть, королева испанская находится теперь вне закона?
— Я убежден, что никто из них и понятия не имеет, что эта... молодая особа посмела сбежать из монастыря, как нашкодившая служанка или воровка.
— Они знают абсолютно обо всем. Графиня де Брекур, ваша мать, ничего не скрыла от своих царственных друзей. И какое, спрашивается, преступление в том, чтобы в пятнадцать лет отказаться надеть на себя черную рясу монахини, если душа не чувствует к этому призвания? У бедной девочки даже не спросили согласия, выбор сделали за нее, и она должна была только подчиниться. Ее мать даже не потрудилась приехать и сообщить дочери свою волю. А воля ее имеет самую практическую и очевидную цель: оставить за собой все состояние, оставленное покойным бароном де Фонтенаком своей дочери.
— Если только она его дочь!
— Боже! Что вы говорите?
Изумленный вскрик вырвался у обеих девушек одновременно, вызвав высокомерную усмешку на губах де Брекура.
— Похоже, что у мадам де Фонтенак не было никаких сомнений на этот счет, что, впрочем, вполне естественно, и она не скрыла этого от моей матери, несмотря на то что виделись они не часто. У мадам де Брекур, стало быть, тоже не было никаких иллюзий. Она ненавидела свою невестку, считая, что та отравила своего мужа, а ее брата, но она не хотела подставлять под удар свою крестницу. Она даже объявила, что заботы о ее будущем берет на себя, и, когда подойдет время, даст ей приданое. Обо всем этом я узнал из письма, которое получил два или три дня назад. И предпочитаю немедленно положить конец каким бы то ни было отношениям между нами. В память о моей матери я сохраню эту семейную тайну, к которой у меня нет ключа, но никаких оснований давать вам приданое я не вижу, даже если кому-то придет фантазия на вас жениться. Я не буду оспаривать ваше право носить имя де Фонтенак, что, согласитесь, уже большая любезность с моей стороны, и значит, вам придется удовольствоваться тем, что вы являетесь наследницей барона. Если, конечно, ваша мать выделит вам хоть какую-то сумму из его наследства. Мадемуазель де Теобон, остаюсь вашим преданным слугой.
Мадемуазель де Теобон, опомнившись от изумления, исполнилась самого искреннего негодования.
Она обняла за плечи Шарлотту, чувствуя, что та готова потерять сознание, и ответила:
— Избави меня Бог от такого слуги, месье. Полагаю, бесполезно вас спрашивать о том, кто предоставил вам эти сведения?
— Совершенно бесполезно.
— Ничего другого я не ожидала. Позволю себе лишь одну незначительную реплику: будучи знакома с графиней де Брекур и зная ее доброе и щедрое сердце, я не могу поверить, что вы в самом деле ее сын. Впрочем, чего только не случается! Пойдемте, Шарлотта!
Шарлотта уже немного оправилась от нанесенного ей удара и поспешила задать последний и самый главный для нее вопрос:
— Могу я узнать день, час и место погребения графини?
— Завтра я увезу свою покойную мать в Брекур. Думаю, и так понятно, что я не желаю вас там видеть.
— Как же она вас любила, видя в вас свои черты: доброту и благородство!
— Я прекрасно знаю, какой была моя мать, и не нуждаюсь в напоминаниях.
— Прошу вас потерпеть еще немного и выслушать, что я скажу вам на прощание: ваша мать любила меня так же горячо и нежно, как и мой отец. Нет! Ничего не говорите! — повысила она голос, предваряя возражения, которые граф де Брекур готов был снова высказать. — Был он мне отцом или нет — неважно, но он любил меня, и я отвечала ему тем же. С матерью у нас были совсем другие отношения.
— К чему вы клоните? — раздраженно спросил Шарль де Брекур.
— А вот к чему! Пусть я не могу проводить свою тетю в последний путь, но я буду носить по ней траур, и ни черт, ни дьявол мне не помешают!
Рыдание перехватило горло Шарлотте, и она чуть ли не бегом бросилась к карете. Мадемуазель де Теобон последовала за ней шагом более степенным. А когда поднялась в карету, то увидела, что Шарлотта сидит на бархатном сиденье, запрокинув голову и закрыв глаза, а по щекам у нее ручьями текут бесконечные слезы. Не надеясь на слова утешения, которые и в самом деле вряд ли бы сейчас помогли, Лидия с нежностью взяла руку Шарлотты, лежащую на коленях, и стала гладить ее, надеясь согреть теплом своего дружеского участия. Она приказала кучеру отвезти их сначала в королевский парк, а потом уже в Пале-Рояль. Ей хотелось, чтобы Шарлотта немного успокоилась и пришла в себя.
Карета катилась и катилась, девушки сидели молча, и Лидия время от времени осторожно вытирала носовым платком поток слез, который, казалось, никогда не иссякнет. И терпение ее было вознаграждено: мало-помалу он становился все более скудным, наконец совсем иссяк. Шарлотта кашлянула, прочищая горло, и повернула голову к своей спутнице.
— Спасибо, — сказала она. — Без вас я и представить не могу, что со мной было бы. А знаете, очень страшно в один миг лишиться самой себя. Теперь я даже не знаю, кто я такая!
— Если хотите, давайте подумаем вместе. Ясно одно: вы дочь своей матери.
— Если бы вы знали, насколько это неутешительно для меня! Она ненавидит меня, и я плачу ей тем же. Если только она не притворилась беременной и не купила дочь у служанки, то я принадлежу славному семейству Шамуазо.
Шарлотта пришла в такую ярость, что Лидия не могла не улыбнуться.
— Но это лучше, чем ничего. И есть ли у вас серьезные основания отказывать мадам де Фонтенак в способности произвести на свет ребенка?
