голландка, но я никак не могу понять, почему во Франции, Италии и многих других странах лучшие украшения носят распутные женщины.
В голубых глазах Альдо промелькнуло лукавство:
– Что? Разве в стране тюльпанов нет ни одной кокотки высокого полета? Ни одной первоклассной «цветочницы», увешанной жемчугами и укутанной в соболя, ведь в вашей стране ювелиры произрастают, как фиалки весной? Синьорина ван Зельден, вы меня удивляете.
– Если и так, я не хочу знать об этом, – с достоинством ответила девушка. – Что ответить по поводу гобеленов?
– Откажитесь. У нас их уже немало, да и места они много занимают. Не считая того, что моль просто обожает их.
– Хорошо. Я отвечу примерно так, как вы говорите.
– Кстати, от кого письмо?
Секретарша поправила очки, чтобы получше разобрать почерк:
– Мадам де... Габриак, кажется. Она, кстати, спрашивает, не собираетесь ли вы в ближайшее время в Париж.
В памяти князя-антиквара всплыло хорошенькое личико с немного искривленными зубами, но очаровательными ямочками. С тех пор как он занялся делами, количество женщин, считавших своим долгом информировать его о выгодных сделках, росло лестными для Морозини темпами. Он протянул руку:
– Дайте мне это письмо! Я отвечу сам.
– Как вам будет угодно.
Секретарша собралась уходить. Он задержал ее:
– Мина!
– Слушаю вас, господин Морозини.
– Я хочу задать один вопрос: сколько вам лет?
За стеклами очков в черепаховой оправе слегка приподнялись брови:
– Двадцать два года. Я думала, что вы это знаете.
– И уже год вы работаете у меня, если не ошибаюсь?
– Именно так. У вас есть ко мне какие-то претензии?
– Никаких. Вы – само совершенство... или, скорее, могли бы им стать, если бы согласились одеваться не так строго. Признаться, я не понимаю вас: такая молодая, живете в Венеции, где женщины кокетливы, а носите одежду английской учительницы. Неужели вы не хотите хоть немного приукрасить себя?
– Не думаю, что нашим клиентам понравится секретарша с манерами ветреницы...
– Зачем такие крайности? Но мне кажется, что чуть меньше строгости...
Он окинул взглядом тонкую и высокую фигуру Мины: тяжелые ботинки на низком каблуке из коричневой кожи, костюм соответствующего цвета, юбка которого доходила до щиколоток, удлиненный жакет с клиньями за спиной, по форме напоминающий пакет с жареной картошкой. Единственной деталью, оживляющей этот наряд, была кофта из белого пике с закрытым воротом. Что же касается лица – тонкие черты, светлая кожа, изящный нос, негусто усыпанный веснушками, – то его наполовину скрывали большие, блестящие на американский манер стекла очков, под которыми невозможно было разглядеть цвет ее глаз. Морозини успел только заметить, что они были темными, довольно большими и даже выразительными. И, конечно, никакого намека на косметику! Волосы Мины, роскошного рыжего оттенка, были гладко зачесаны, заплетены в косу и уложены в большой тяжелый пучок у шеи так, что ни один волосок ниоткуда не торчал. Короче, Мина ван Зельден могла бы быть вполне хорошенькой, если бы подавала себя иначе, но в таком виде она больше была похожа на строгую гувернантку, нежели на секретаршу князя-коммерсанта, столь же элегантного, сколь соблазнительного. Бесспорно, она добивалась большого успеха, работая с англосаксонской клиентурой, поскольку своим видом придавала некую солидность этому дворцу, дышавшему некоторой фривольностью; она внушала доверие.
Мина нисколько не обиделась на замечание хозяина, удовлетворившись возражением, что секретарше необязательно быть красивой, к тому же он, Морозини, нанимал ее не по этому признаку. И точка.
Однако появление Мины в доме Морозини произошло при довольно оригинальных и даже пикантных обстоятельствах. Выходя из церкви Сан-Дзаниполо, где проходила свадебная церемония, князь отступил назад, чтобы полюбоваться свадебным кортежем, и нечаянно толкнул кого-то, после чего услышал громкий крик. Обернувшись, он лишь успел заметить ноги какой-то женщины, опрокинутой им в канал деи Мендиканти, – это была Мина, которая одновременно с Морозини попятилась, чтобы рассмотреть мощную конную статую кондотьера Коллеоне, стоявшую у входа в церковь. Девушка упала в грязную воду канала.
Глубоко огорченный, Морозини поспешил к ней на помощь, подозвав Дзиана с гондолой, который ждал его неподалеку. Потерпевшую вытащили из воды, положили на дно лодки, и Альдо привез ее во дворец, где Чечина со знанием дела и свойственным ей усердием занялась девушкой. Ей удалось разговорить Мину и даже добиться откровенных признаний: юная голландка заливалась горючими слезами, оплакивая потерю сумочки, погрузившейся на дно канала вместе со всеми ее деньгами. Только паспорт, лежавший в чемодане, оставленном в маленьком женском пансионе, где Мина сняла комнату, избежал катастрофы.
Однако не существовало тревог и бед, с которыми не могла бы справиться толстая кухарка; искупавшаяся в канале девушка, наевшись миндального пирога и выпив кофе, стала воспринимать гостеприимную Чечину почти как мать. Та со своей стороны, растроганная жалким видом девушки и ее безупречным итальянским, решила взять в свои руки защиту ее интересов. Она отправилась к Альдо, чтобы выяснить у него, что можно сделать, чтобы помочь бедняжке...
К счастью, Морозини мог сделать многое. Он только что расстался со своей секретаршей, синьорой Раска, которая была склонна путать свои функции с обязанностями хранителя музея и ежедневно приводила во дворец своих многочисленных родственников, друзей и знакомых, чтобы они могли полюбоваться красивыми вещами, которыми торговал ее хозяин. Родственные чувства секретарши простирались так далеко, что она закрывала глаза, когда тот или другой из посетителей решал унести с собой на память какой-нибудь скромный сувенир. Поэтому, поговорив несколько минут с оправившейся от шока девушкой, князь понял, что склонен разделить точку зрения Чечины: помимо родного голландского Мина говорила на четырех языках. Что же касается ее познаний в сфере искусства, они были вполне приличными.
Решив, что их словесную дуэль пора заканчивать, Морозини оставил последнее слово за девушкой. Достав часы, он отметил, что время близится к полудню, взял с комода свои перчатки и шляпу, открыл дверь кабинета Мины и напомнил ей, что обедает с клиентом.
Его ждала пришвартованная у крыльца новехонькая моторка – красное дерево и сияющая медь! – она выглядела великолепно, хотя и достаточно непривычно.
Это была одна из первых моторных лодок, плававших по Лагуне. Альдо испытывал поистине детское наслаждение, управляя этой красивой игрушкой, почти такой же благородной, как и гондола, и подписанной мастером – Рива. Это укрепляло Морозини во мнении, что нужно идти в ногу со временем...
Он завел мотор и потихоньку отплыл от причала. Лодка прочертила на поверхности канала безупречную кривую, оставляя позади волну с тонким гребнем пены, затем направилась прямо к собору Святого Марка.
В этот апрельский день было свежо, пахло водорослями. Князь-антиквар вдохнул полной грудью морской ветерок, дующий со стороны Лидо, и завел мотор на полную мощность. В портовом бассейне на уровне церкви Сан-Джорджо Маджоре военный корабль, ощетинившийся серыми пушками, выставил десант моряков в белоснежной форме на расстоянии нескольких кабельтовых от «Роберта Брюса». Черная яхта лорда Килренена готовилась к отплытию.
Морозини помахал ему рукой и направил лодку к герцогскому дворцу, который в лучах переменчивого солнца был похож на огромную розовую вышивку, отороченную белым кружевом. Радуясь, сам не зная почему, Альдо закрепил свою лодку, прыгнул на причал, не забыв поправить узел галстука, сердечно поздоровался с прокурором Спинелли, разговаривавшим с каким-то человеком у колонны церкви Сан- Теодоро, улыбнулся хорошенькой женщине в платье небесно-голубого цвета и пошел через Пьяццетту.
Тучи белых голубей кружили над площадью, прежде чем сесть на блестящий после недавнего дождя мрамор, и Альдо позволил себе остановиться на секунду, чтобы посмотреть на голубей. Он любил полуденное время, когда в центре города все приходило в движение. В этот час перед собором Святого
