– С недавних пор, но люблю. Я думала, что у меня есть так называемый «дорогой дедушка», которому я три-четыре раза в год делаю реверанс, прежде чем сесть за стол, но я открыла для себя настоящего дедушку, который разделял со мной свою радость. Вы не представляете, что это значит, когда чувствуешь себя одинокой так, как я.
– Вы одиноки?
– Что я могу еще сказать? Моя мать мной не интересуется, меня считает некрасивой и напыщенной, не любит ходить со мной в гости, полагая, что я еще слишком маленькая. Она даже хочет попросить деда отложить на год мой выход в свет… Может, это и верно, поскольку я не очень люблю так называемое высшее общество.
– Вы в него еще не вошли. Как вы можете о нем судить?
– О, это всего лишь мое впечатление.
– Вы старались узнать его получше, когда наблюдали праздники у миссис Юг-Алле?
– Да. Она меня очаровала, и я хотела бы быть тоже красивой и устраивать такие праздники, но у меня на это нет никакого шанса.
– Кто вас в этом убедил?
– У меня самой есть глаза. А также зеркало в моей комнате. На «Аскье» зато его нет.
– Не только красота ценится в этом мире. Есть также еще нежность, очарование, приветливость. Я знаю сотню женщин, которые, не сверкая ослепительной красотой, умеют удерживать своих мужей, друзей…
Быстрое возвращение матери освободило Мелани от ответа. Видно было, что Альбина нервничает и что у нее красные глаза. Она, конечно, плакала, и Мелани дорого бы дала, чтобы узнать, что произошло в музыкальном салоне, где мадам де Жанлис учила своих учеников играть на клавесине и на трубе. Но Альбина ограничилась тем, что приказала своей дочери поблагодарить деда за то, что он о ней заботился, и попрощаться с ним, как положено.
– Отныне ты будешь ездить в четверг раз в неделю на Елисейские поля, – сказала она, теребя хрупкий перламутровый веер, который ей не сделал ничего плохого, – а завтра мы пойдем вместе к Пакену на улицу Ля Пе и закажем тебе платье для твоего первого бала…
– Правда? – воскликнула в восхищении Мелани. – Будет действительно бал по поводу моего шестнадцатилетия?
– А почему бы тебе его не устроить? – сказал дед, который опять вернулся в салон. – Тебе он был обещан, не правда ли?
– Да… но…
– Нет никакой причины менять что бы то ни было. Бал состоится двадцать седьмого октября, в день твоего рождения, у меня в доме. Кстати, Альбина, зачем идти к Пакену? Я предпочел бы Дусе. Я считаю, его вещи изящнее.
– Отец! – возмущенно сказала Альбина, явно обрадовавшись тому, что снова стала ногами на твердую почву. – Как вы можете знать, что больше всего подходит для молодой девушки? Почему бы в таком случае не повести ее к вашему портному Шарве?
– Что бы вы ни думали по этому поводу, мне приходится интересоваться тем, что носят мои современницы… и я предпочел бы, чтобы это был Дусе!
– Мадам Люсиль у Пакена прекрасно знает, что может подойти этой крошке.
Альбина нервничала все сильнее, и дед решил прекратить этот разговор. Мелани, поцеловав мать и деда и попрощавшись с Франсисом, который ей очень нежно улыбнулся, тут же отправилась в свою комнату, где Фройлейн распаковывала багаж с помощью камеристки. В этот день Леони отдыхала, и ее заменила другая. Как показалось молодой девушке, все в ее комнате, прежде такое родное, изменилось. Может быть, потому, что она теперь на все в ней смотрела другими глазами. Обои из голубого шелка – комната была подготовлена для мальчика, на это надеялась Альбина, а рождение девочки так ее разочаровало, что она не сочла нужным даже сменить цвет – были все те же, и Мелани, которая укрывалась здесь со своими мечтами, с удовольствием на них смотрела снова, но после ласкового шелеста морской воды эта спокойная обстановка ей казалась неинтересной и даже несколько мещанской. Она предпочла бы, чтобы здесь были яркие обои, отливающие разными цветами, и пышные большие зеленые растения, которые напоминали бы ей далекие края с необыкновенной цветовой гаммой… Сейчас же она валилась с ног от усталости, так как день был очень длинным и изматывающим. Поэтому, Мелани, как только коснулась лицом подушки, свернулась калачиком, даже не раздеваясь, обхватила голову руками и тут же уснула, как сурок, надеясь увидеть прекрасный сон, в котором ей снова явится Франсис. Как бы там ни было, она, конечно, теперь будет его видеть, так как он стал завсегдатаем в доме. И одной этой мысли было достаточно, чтобы отныне видеть жизнь в розовом свете.
Но она глубоко ошибалась.
Итак, визит к Пакену разочаровал ее. В золотистом салоне дома номер пять по улице Ля Пе, где десять лет назад банкир Изидор Пакен и его жена занялись швейным ремеслом, к ней подошла совершенно бесшумно женщина высокого роста, одетая в черное шелковое шуршащее платье, из-под которого виднелись длинные ноги, обутые в остроконечные башмаки. Несмотря на свои извилистые формы, которые создавались благодаря хорошо сшитому корсету, эту даму можно было сравнить с лошадью, но лошадью, говорящей с необыкновенным пафосом. Сначала эта дама и Альбина несколько минут состязались в «политесе», а затем, совершенно не обращая внимания на Мелани, принялись рассматривать модели, и смена каждой из них сопровождалась «речитативом»: «для очень молодой девушки, дорогая мадам».
Однако совещание было недолгим. Абсолютно не считаясь со вкусом дочери, Альбина выбрала темно- зеленый костюм, обшитый черным сутажем, бархатное платье коричневого цвета, с отделкой из тафты того же цвета, безоговорочно отметя белые кружева, которые смягчили бы его строгость, и, наконец, для знаменитого бала белое шелковое платье с неимоверно большим количеством кружев «ренессанс» (кружева, сделанные из шелкового шнура на тюлевом фоне), помпонов и маленьких петель, которое Мелани очень не понравилось. Она не скрывала своего разочарования, поскольку это платье без всякого декольте было с высоким гипюровым воротником на китовом усе, поднимающемся до мочек ушей, и с рукавами, доходящими до локтей.
– Это не бальное платье, а платье, в котором дают обет послушания в монастыре. К тому же оно
