Коридор заполнили раскаты хрипловатого и откровенно агрессивного голоса, в котором, казалось, перекатывались все булыжники Гвадалквивира. Мадемуазель Лолита, потащившая за собой в поднятом ею вихре проводника, выбирала себе купе. Пьер Бо прилагал неимоверные усилия, пытаясь объяснить ей, впрочем, вполне спокойно и вежливо, что это невозможно, поскольку все купе уже забронированы или заняты.
– Я не желаю ехать на колесах, – говорила она с ужасающим испанским акцентом. – Это будет тарахтеть всю ночь, и я не смогу спать. Сделайте же что-нибудь!
– К несчастью, я ничем не смогу вам помочь, мадам. Если только кто-нибудь из пассажиров не согласится поменяться с вами местами.
– Поменяться? Отлично! Поменяться! Давайте!
Как по команде, все двери красного дерева закрылись. Франсис сделал то же самое, предварительно втащив в купе Мелани, но сам повернулся к выходу.
– Надеюсь, вы не собираетесь предлагать ей свое купе, – вскричала Мелани, которую пугала уже одна мысль об этом черно-красном урагане.
– Вы с ума сошли! Конечно нет, но я хочу посмотреть, не могу ли я чем-нибудь помочь этому несчастному. У него такой глупый вид.
– А на меня он произвел совершенно противоположное впечатление, думаю, он прекрасно справится сам. Вот послушайте!
Шум действительно смолк. Были слышны обычные звуки разговора, иногда отдельные слова произносились чуть громче, на манер мяуканья разгневанной кошки, но, когда Франсис открыл дверь, в коридоре уже никого не было, кроме проводника, который собирался занять свой пост у ступенек вагона. Франсис двинулся за ним, чтобы еще раз попрощаться с провожающими, стоически дожидавшимися на ледяном ветру отхода поезда. Он попросил их немедленно возвращаться домой. День с самого утра был пасмурным, теперь же туман быстро густел, так что на перроне уже зажигались фонари. Юбер и Дербле, напоследок помахав рукой Мелани, выглядывавшей в окно купе, послушались его и удалились, шагая в ногу. На перроне почти никого не осталось, однако Пьер Бо не двигался с места.
– Поезд отправляется через пять минут, – заметил Варенн. – Кто-нибудь из пассажиров опаздывает?
– Один, и это меня удивляет, потому что он сама точность… А вот и он!..
Действительно, по перрону со всех своих длинных ног, бежал человек, нахлобучив шляпу на глаза, забросив пальто на плечо. В руке у него был кожаный баул. Он успел как раз вовремя: служащие закрывали выход на перрон, начальник вокзала дал уже длинный свисток, сопровождаемый скрежетом вагонных осей.
Поднявшись на площадку, проводник протянул руку запоздавшему пассажиру, влетевшему на подножку:
– На этот раз только-только успели, господин Лоран!
– Вы же знаете, дорогой Пьер, что я никогда не опаздывал на поезд! Признаю, что сейчас я был на волосок от того, чтобы остаться. Какое у меня купе?
– Как обычно, номер семь.
– Тогда не провожайте, я сам найду дорогу!
Волоча за собой баул, он пошел по коридору. В этот момент поезд тронулся, пуская клубы пара. Высокомерно скользнув взглядом по фигуре нового пассажира, отметив его поношенный бежевый костюм из твида, шляпу из той же материи со слегка помятыми полями, вязаный шерстяной галстук и ботинки из красновато-коричневой кожи, Франсис, направляясь в свое купе, повернулся к следовавшему за ним проводнику:
– Странный тип! Кто это?
– Художник, господин маркиз. И наш постоянный клиент.
– Ну что ж, это доказывает, что бывают и преуспевающие художники. Могу я узнать его имя?
– Это ни для кого не секрет. Его зовут Антуан Лоран.
– Не знаю такого. Принесите мне пожалуйста водки с водой. Нет ничего более утомительного, чем свадьба!
– Сию минуту. Госпожа маркиза тоже желает чего-нибудь прохладительного?
– Пойдите спросите у нее сами, но думаю, нет.
Госпожа маркиза в основном желает поесть и с нетерпением ждет обеда.
– Я прослежу с метрдотелем, чтобы вам отвели подходящий столик…
Средиземноморский экспресс торжественно и медленно начал свое плавное скольжение по двойной нитке стальных рельс. Это как в начале вальса, когда после первых звуков медных духовых инструментов вступают струнные с едва намеченным ритмом, подчеркнутым литаврами. И вот мелодия ширится, ритм ударных все ускоряется. Медленный в начале вальс взмывает ввысь, как клич победы… Поезд начал свой длинный бег, в конце которого, через пятнадцать часов, его ждут залитые солнцем парки Ривьеры.
Сидя у оправленного в медную раму окна, Мелани смотрела, как убегает назад перрон, рельсы и стрелки, как если бы это было ее первое путешествие в поезде. Поезд, оставив позади огни вокзала, шел теперь мимо бедных кварталов. За окнами домов кое-где уже загорались керосиновые лампы. С наступлением вечера туман все более сгущался, смешиваясь с дымом мощного локомотива, окутывая унылые плохо освещенные улицы, где каждый дом насквозь пропитан запахом нищеты, не придуманной, а самой что ни на есть настоящей, о которой мадемуазель Депре-Мартель была только наслышана. Раньше нищета для нее имела форму монетки, которую каждый раз при выходе из церкви Святой Клотильды ей вручала мать для милостыни всегда одному и тому же нищему. Но то, что она увидела нынче вечером, смущает ее, ибо она впервые почувствовала, что принадлежит к привилегированной части человечества. Чтобы прогнать это печальное зрелище, она закрывает глаза, и усталость этого бесконечного дня берет свое… Когда Франсис пришел за ней, чтобы идти обедать, ему с трудом удалось разбудить Мелани. Она с
