не столько украшением, сколько каркасом, без которого она не устояла бы на ногах, Сильви испытала приступ жалости и симпатии. На нежном личике инфанты была запечатлена безбрежная покорность судьбе. Королева-мать занялась тем временем представлением: первой была названа суперинтендантка, второй – главная фрейлина. Наконец Анна Австрийская произнесла по-испански:
– Герцогиня де Фонсом! Вы с ней подружитесь, моя девочка. Это она обучила короля игре на гитаре, и теперь он отменно владеет этим инструментом. Она служит нашей короне с пятнадцатилетнего возраста, отличается прямотой и решительностью. К тому же прекрасно говорит на нашем языке...
Нежные голубые глаза инфанты, до того такие грустные, радостно вспыхнули. Выслушав протокольное приветствие, которое Сильви произнесла на безупречном кастильском языке, девушка ответила, что искренне надеется на дружеские и доверительные отношения с герцогиней.
Когда же дело дошло до представления прочих дам, выяснилось невероятное: дочь француженки не говорила на языке своей матери! Увы, никто при французском дворе, за исключением королевы-матери, мадам де Мотвиль, самой Сильви и, к счастью, короля, не владел благородным наречием Сида.
«Что ж, – подумала Сильви, ничуть не обескураженная, – надо будет заняться ее обучением».
Тем временем Марию-Терезию ввели в спальню, где уже хозяйничала ее испанская камеристка, смуглая высохшая Молина, а также дочь Молины и устрашающая карлица в невероятном одеянии, откликавшаяся на имя «Чика» и жестоко трепавшая все, что попадало ей в руки. Инфанте требовался покой; пока Молина осматривала сундуки, прибывшие из Испании, француженки смогли освободить девушку от ее бесчисленных юбок и тяжелого головного убора с перьями. Без всей этой сбруи инфанта оказалась гибкой и изящной, достойной всяческого восхищения обладательницей прекрасных, от природы вьющихся светлых волос.
– Как же повезло нашему королю, госпожа! – тихо сказала ей Сильви и удостоилась в благодарность за свои слова милой улыбки.
Удачливый король выслушивал тем временем выговор от своей матушки-королевы за то, что высказал желание вступить в супружеские права в первую же ночь. Затем пристыженный монарх, обе королевы и Месье приступили к ужину. Мария-Терезия вышла к трапезе в легком батистовом платье, обильно украшенном кружевами и лентами, и небрежно причесанной, чем вызвала у своего супруга снисходительную улыбку.
Оставив венценосное семейство спокойно насыщаться, Сильви возвратилась в спальню, чтобы совместно с госпожой де Навай привести ее в порядок. Их встретила взволнованная Молина, сообщившая о пропаже шкатулки с драгоценностями.
– Вы уверены? – спросила Сильви.
– Совершенно! При снаряжении повозки, до сих пор находящейся внизу, я сама положила туда три маленькие шкатулки. А сюда принесли всего две...
– Ничего, принесут и третью.
– Нет, я проверяла. Повозка уже полностью разгружена.
– Кто занимался разгрузкой?
– Большие сундуки носили слуги, коробки – двое солдат.
– Надо бы поставить в известность госпожу суперинтендантку, – сказала госпожа де Навай. – Впрочем, она уже отправилась на ужин к кардиналу. Придется самой заняться. Сейчас я вызову слуг. Госпожа де Фонсом, не спуститесь ли вы вниз? Любопытно узнать, что там происходит.
– Охотно.
Перед домом двое придворных королевы-матери тщательно обыскивали пустую повозку. За их трудами с безразличным видом наблюдал кучер. Толпа, собравшаяся было поглазеть на разгрузку роскошного багажа, уже разошлась, но около двери вели оживленную беседу два мушкетера.
– Если не ошибаюсь, вы – капитан Д'Артаньян? – спросила Сильви у одного из них, приблизившись.
– Всего лишь лейтенант, госпожа, – ответил он, отдавая честь.
– Не объясните ли мне, что здесь происходит? Я – герцогиня де Фонсом из свиты новой королевы.
– Кажется, дело приняло серьезный оборот, герцогиня. Желая сделать честь инфанте, король повелел, чтобы этой ночью двери дома охраняли мои мушкетеры. Повозки встречал караул из двух моих молодцов: господина де Лессака – вот он, и господина де Сен-Мара.
– Сен-Мар?
– Вы его знаете?
– Не очень хорошо. Прошу вас, продолжайте.
Д'Артаньян рассказал, что после прибытия повозок, испанское сопровождение которых осталось у ворот города, слуги принялись таскать кожаные сундуки, тогда как багаж с печатями испанского королевства был распоряжением интенданта королевы-матери доверен караульным, то есть мушкетерам. Лессак и Сен-Мар подняли наверх по одной коробке каждый, причем пока один ходил, другой дожидался его внизу. Спустившись, господин де Лессак не нашел ни последней коробки, ни Сен-Мара.
– Неужели вы полагаете, что он мог?.. Ведь он – дворянин и солдат! – возмутилась Сильви.
– Знаю, и мне тоже вовсе не доставляет удовольствия его подозревать, но...
– Зачем ему это добро? Если господин де Сен-Мар оставил свой пост, то, наверное, по какой-то очень важной причине. Вам не хуже моего известно, как сильно его влечет к дому господина Эшевери, где проживаю и я.
– Отлично известно. Но, на его беду, его видели.
– Видели, как он схватил коробку и скрылся с ней?
– Именно.
– Кто это говорит?
– Видите двоих моих людей? Они стерегут паломника из приюта. Он и видел, как Сен-Мар побежал в сторону моря.
Ошеломленная Сильви пыталась сообразить, что все это могло означать. Свидание Сен-Мара и Маитены должно было состояться только следующим вечером, поэтому у Сен-Мара не было ни малейших причин... А если?..
Она вспомнила удрученный шепот молодого мушкетера: «Я беден. Если бы не это прискорбное обстоятельство, я обошелся бы без чужой помощи, а просто нанес бы Манешу Эшевери визит и попросил руку его дочери». На душе у нее стало нехорошо. Неужели бедняга не сумел воспротивиться соблазну, каковой представляли для него драгоценности инфанты? В конце концов, она плохо знала этого человека и могла только гадать, куда его может завести необузданная страсть. И все же внутренний голос подсказывал ей, что он не мог совершить подобную низость. Слишком искренен и прям был взгляд Сен-Мара! К тому же Маитена была слишком горда, чтобы выстроить свое счастье на зыбкой почве банальной кражи, тем более совершенной таким глупым способом, на глазах у зевак! Темнота темнотой, но бежать с коробкой под мышкой и воображать, что тебя никто не заметит, – непостижимая наивность.
Оказалось, что она размышляет вслух, потому что Д'Артаньян подхватил:
– Очень хотел бы с вами согласиться. Кажется, я хорошо знаю своих подчиненных, но где уследить, что творится в голове у влюбленного юноши! Если бы не этот свидетель...
– Можно мне с ним побеседовать?
– Разумеется. Пойдемте.
Паломник, не снимавший огромную мятую шляпу из фетра, украшенную по традиции ракушками святого Иакова, сразу не понравился Сильви. Несмотря на стрижку богомольца, елейный вид и смиренную речь, он производил неприятное впечатление. Слишком ревностно он повторил свое обвинение: якобы он видел мушкетера, который слез с повозки с коробкой в руках, а потом вместо того, чтобы войти в дом, оглянулся, словно желая убедиться, что за ним никто не наблюдает, и со всех ног бросился в темноту, к берегу океана.
– Как же он не заметил вас? – удивленно осведомилась Сильви.
– Я стоял в тени вон той часовенки. Когда он побежал, я не поверил своим глазам. Но ничего не поделаешь: правда есть правда... Несмотря на свой великолепный мундир, этот человек – простой воришка.
– Вас удовлетворяет его рассказ, капитан, простите, лейтенант?
Прежде чем задать этот вопрос Д'Артаньяну, Сильви отвела его в сторонку. Он пожал плечами.
– Признаться, не совсем, госпожа графиня. Но не обращать внимания на его слова у меня нет
