Однако Персеваль был не из робкого десятка: его нельзя смутить криком, тем более что крикуна он знал еще малым дитятею.
– Госпожа де Фонсом осталась в Париже, хотя, конечно, пребывает в сильном волнении. Она передала мне письмо, которое...
– Давайте!
Посланник без лишних слов исполнил приказание и стал с любопытством следить, как меняется выражение лица герцога под влиянием чувств, вызываемых чтением. Гнев сменился улыбкой, улыбка – грустью, грусть снова была потеснена гневом.
– Благословение... Она передала с вами свое благословение! – Он взволнованно скомкал письмо. – Она тоже хочет, чтобы я женился на этой сумасшедшей! А ведь она знает, как я люблю ее, Сильви!
– У вас нет никакого права сомневаться в ее любви. Однако она – мать, готовая ради счастья дочери на любые жертвы...
– Я еще не готов, хотя придется...
– Так вы собираетесь... жениться на Мари? – пробормотал Рагнель, пораженный быстротой, с которой девушка добилась своего.
– Экий вы быстрый! Просто мне пришлось дать ей слово дворянина. Вы не представляете, какую сцену мне пришлось пережить вчера прямо здесь...
Накануне вечером, вернувшись с верфей, где он наблюдал за постройкой нового судна и ремонтом шести старых, Бофор был вынужден принять посетителя, доложившего о себе как о «шевалье де Фонсоме». Для того чтобы пробиться к адмиралу, посетителю пришлось назвать свое имя многочисленным караулам, сторожившим старый арсенал, возведенный Генрихом IV, благодаря которым Фонсом чувствовал себя здесь, как у себя дома. Обнаружив, что «шевалье» – это Мари, переодевшаяся мужчиной, герцог был немало удивлен. Но еще больше его удивил излучаемый ею радостный свет.
«Я приехала, чтобы еще раз признаться вам в любви! – заявила она прямо с порога. Еще не оправившись от изумления, он запротестовал, сперва слабо, но она перебила его: – Здесь не место для споров и уверток. Предупреждаю сразу: я полна решимости стать вашей женой».
– Я хотел было, – продолжил свой рассказ Франсуа, – обратить это неслыханное заявление в шутку, но ей было не до шуток. Ее личико было настолько серьезно, что это не могло не произвести на меня впечатления. Выхватив из-за пояса кинжал, она приставила острие себе к горлу и молвила, что, если я не дам обещание взять ее в жены, она покончит с собой у меня на глазах. Мы были с ней одни, так как она потребовала «встречи без свидетелей ввиду важности дела»... Помощи ждать неоткуда. Меня покинула охота смеяться, так как в ее глазах я читал решимость выполнить обещание. «В вашем распоряжении всего десять секунд, – поторопила она меня. – Поклянитесь, не то...» Для пущей убедительности она кольнула себя кинжалом, и я увидел капельку крови. Поняв, что она готова идти до конца, я лишился рассудка. Она уже начала отсчет: «Раз, два, три, четыре, пять, шесть...» На счет «семь» я сдался и поклялся на ней жениться... Чертовка улыбнулась, убрала кинжал в ножны и сказала, что с самого начала во мне не сомневалась и что мне не придется сожалеть о своем обещании, потому что она сделает все возможное и невозможное, чтобы дать мне счастье. «Перво-наперво я рожу вам детей, чего не сумела сделать моя матушка»...
– Это было уже слишком. Давая клятву, я думал о Сильви, которая возненавидела бы меня на всю жизнь, если бы ее дочь из-за меня наложила на себя руки. Я сказал, что свадьба – дело будущего, что о ней не может быть речи перед военной кампанией, в которой мне предстоит сражаться с берберским беем Хассаном – перебежчиком-португальцем, адмиралом Алжира. Это будет таким затяжным делом, что она может спокойно возвращаться в Париж. Она отказалась, настаивая, что вернется только замужней и что ее не смутит, если для достижения этой прекрасной цели ей придется задержаться здесь на год, а то и на два. Я в ответ напомнил ей, что для брака требуются еще разрешения короля и ее родителей, то есть матери и брата, являющегося теперь главой семьи. На это она лишь улыбнулась – ведь она отлично знает, что Филипп будет счастлив, если я стану его зятем! Ждать его разрешения пришлось бы недолго: скоро он возвратится из Сен-Мандрие, куда я отправил его для инспекции фортификаций. Вот как обстоит дело на эту минуту, милейший Рагнель. Согласитесь, что я угодил в капкан, как последний кролик. Надо же было оказаться таким простаком!
– Вряд ли вы смогли бы повести себя как-то иначе. Я знаю, что Мари не занимать решительности, хотя и меня ее методы шокируют... Извиняет ее разве только любовь к вам чуть ли не с младенчества. Можно даже сказать, что ее любовь к вам по продолжительности равна любви Сильви...
– Сильви!.. – подхватил Бофор с болью в голосе. – Надеюсь, вы не считаете, что я мечтаю сделать ее своей тещей? На самом деле она уже виделась мне моей герцогиней, как вдруг...
– По-моему, наша единственная надежда теперь – на целительную силу времени. Вы поступили правильно, сделав упор на задержки, диктуемые обстоятельствами. Но... Не могли бы вы подсказать, где находится Мари сейчас?
– В Сольесе, в трех лье отсюда, у маркизы де Форбен. Как вам, возможно, известно, маркиза – мать госпожи де Раска, прекрасной Лукреции, любовницы моего брата Меркера, строящего для нее в Эксе так называемый Вандомский павильон. Нас с маркизой связывает давняя дружба, поэтому я и поручил Мари ее заботам, не уточнив, что речь идет о моей... невесте. Язык не поворачивается это выговорить! Я потребовал, чтобы вплоть до иных распоряжений это оставалось нашей с ней тайной.
– Мудрая предосторожность! Будем надеяться, что наступит день, когда Мари согласится вернуть вам ваше слово.
– И не мечтайте! Вы еще не видели ее такой, какой видел я...
Письмо заканчивалось лаконичным описанием встречи шевалье де Рагнеля и Мари в замке Сольес и обещанием его скорого возвращения. Судя по всему, встреча прошла совсем не гладко, и Персеваль решил дождаться личной встречи с Сильви, чтобы посвятить ее во все подробности. Не исключалось также, что он решил вообще предать эти подробности забвению. Таким было, по крайней мере, суждение госпожи де Шомбер.
– Любой, кто умеет читать между строк, поймет, как велико его недовольство, – заявила она. – Признаться, я недовольна не меньше его. Никогда бы не подумала, что моя крестница, которую я нежно люблю, способна на подобные выходки! Не скрою, Сильви, само ее бегство меня скорее позабавило, но эта позорная сцена, эта готовность навязать себя мужчине под угрозой самоубийства попросту меня шокирует!
– Наверное, в этом отчасти виновата я сама, – вздохнула Сильви. – Я не распознала пылкость ее любви к Франсуа и не представляла, что она применит такие отчаянные средства...
– Вся беда в том, что мы плохо знаем собственных детей. Мы даем им жизнь и на этом основании воображаем, будто они наши точные копии, забывая, что за нами и за ними стоят бесчисленные предки, тоже влияющие на их характеры. Да, мы любим своих детей, но дети так и остаются для своих родителей незнакомцами, ибо любовь слепа... То, как вам приходится страдать, моя милая, помогает мне легче переносить собственную бездетность.
Сильви сделала два-три круга по комнате, поправила цветок в вазе, подержала в руках книгу. Ей хотелось чем-то занять руки, чтобы унять дрожь в пальцах.
– Хотелось бы мне знать, что обо всем этом думает Филипп, – сказала она наконец. – Крестный на сей счет молчит.
– Потому и молчит, наверное. Не знает, что сказать...
В действительности же Филипп был слишком растерян, чтобы иметь обо всем происходящем определенное мнение. Груз новостей, обрушившихся на него сразу после возвращения, оказался чрезмерным. Прибытие сестры, поселившейся у госпожи де Форбен-Сольес, его встреча с глазу на глаз с Бофором, на которой герцог просил у него руки сестры и одновременно настаивал, что сия сногсшибательная новость ни в коем случае не подлежит огласке, долгая прогулка вдоль пристани с Персевалем, наконец посещение замка Сольес – все это вызвало у него слишком много противоречивых мыслей и тревожных вопросов. Почему, к примеру, такое счастливое событие, как предстоящее бракосочетание любящих друг друга людей, следует держать в тайне? Почему его обожаемый адмирал, находившийся с момента их приезда в Тулон в приподнятом настроении, вдруг пал духом? Почему, наконец, Мари, поведение которой оставалось для него совершенно непонятным, так яростно противится малейшим
