– Несомненно, но при этом он остается христианнейшим королем и не может себе позволить пропустить мимо ушей призыв римского папы.
– То есть он оказался между двух огней? А не знаете ли вы часом, как на это смотрит Кольбер?
Бофор улыбнулся с горькой иронией:
– Тут я вас удивлю: он согласен на отправку флота и экспедиционного корпуса и на назначение меня командующим всей экспедицией!
– Поразительно!
– Вот-вот! До такой степени, что я чуть голову не сломал, гадая о причинах этой внезапной снисходительности, пока не понял: Кольбер усматривает в этом блестящую возможность от меня избавиться. Не знаю пока что, как именно он добьется своего, но чувствую, что это и есть разгадка.
– Неужели вы готовы ему подыграть? – возмутилась Сильви.
– Конечно, нет! Будьте уверены, я проявлю крайнюю осторожность, так как опасность будет грозить со всех сторон. Потому я и оставляю Филиппа вам.
– А я по той же самой причине категорически против! – крикнул юноша. – Вы рассуждаете об опасностях, монсеньор, а мне отказываете в праве им подвергаться? Нет уж, куда вы – туда и я!
– На забывай, что теперь ты – глава семьи, последний носитель славного имени. Твой долг перед памятью предков – обеспечить его выживание. Кстати, я не беру с собой даже Гансевиля. – Он улыбнулся оруженосцу, тот смутился и покраснел. – Ведь и он – последний в своем роду. Он скоро женится!
– Неужели? Как я рада! – Сильви протянула руку верному другу семьи. – А ведь вы клялись, что так и умрете холостяком...
– Верно, госпожа герцогиня, клялся, ведь я был уверен, что так и будет. Но потом в Бресте я имел честь быть представленным самой красивой девушке, какая когда-либо попадалась мне на глаза. Я понравился ее отцу, монсеньор герцог тоже не возражает против нашего брака. Мне предстоит женитьба на мадемуазель Эноре де Керморван! – Произнесено это было тоном, полным волнения. – Я счастлив, но одновременно испытываю стыд: ведь это значит изменить моему принцу!
– Ты обязан завести семью. А служить ты сможешь под командованием Абраама Дюкена – самого блестящего моряка из всех, кого я знаю, моего верного друга. К тому же, – заключил Бофор с неожиданной веселостью, – твоя любовь к морю никогда не пользовалась взаимностью. Радуйся, что больше не будет подвергаться испытанию твой желудок!
– Все это прекрасно, – заявил Филипп с внезапной яростью, – зато я не собираюсь жениться и буду следовать за монсеньором, захочет он этого или нет. Да и риск не так уж и велик. Недаром вы берете с собой племянника, шевалье де Вандома, которому всего-то четырнадцать лет и к которому вы сильно привязаны!
– Он не старший среди сыновей моего брата и должен быть посвящен в рыцари Мальтийского ордена. Если на то будет божья воля, он станет в один прекрасный день Великим приором Франции. Сейчас настало время приучать его к морю. Что же до тебя...
– Заберите и его! – взмолилась Сильви. – Не хочу обрекать его на несчастье. Я его знаю: он все равно за вами увяжется. Лучше с самого начала знать, что вы за ним приглядываете.
Филипп вскочил с места, подбежал к матери, обнял ее, прижал к себе и поцеловал с такой нежностью, что она невольно прослезилась.
– Быть по-вашему, – пробурчал Бофор, наблюдавший эту сцену. – Мне неведомо средство вам воспротивиться.
Филипп, полный радости, кинулся к своему наставнику, чтобы сообщить ему счастливую весть. У Сильви разрывалось сердце: она заступилась за сына вопреки своему желанию и теперь испытывала потребность побыть в одиночестве. Под невразумительным предлогом она выскользнула из-за стола. Трое мужчин остались курить трубки и пить ликер, наслаждаясь мужским товариществом, в котором женщинам нет места. Сильви, надев плащ с подбитым мехом капюшоном, вышла на парадную лестницу и спустилась в сад, где под холодной луной мерцал, как разлитая ртуть, круглый пруд.
Медленным шагом она миновала ряды вечнозеленого кустарника, готовившегося к цветению. Благодаря легкому ветерку, задувшему с юга после прибытия путешественников, ночь была теплой. В воздухе уже угадывался аромат весны, однако Сильви вопреки обыкновению не порадовалась этому. Как ни любила она время обновления всего живого, эта весна обещала стать сезоном тревог, и она уже кляла себя за то, что уступила юношескому порыву сына. Предстоящая война, которую они залихватски именовали «крестовым походом», вызывала у нее один страх: она разглядела во Франсуа желание доказывать свою доблесть ратными подвигами, а то и тягу к кровавому апофеозу, благодаря которому его имя будет навечно вписано золотыми буквами в перечень героев, достойных бессмертия. Как иначе истолковать его нежелание везти с собой бесценное сокровище – сына? Мысль о другом Филиппе, совсем юном шевалье де Вандоме, не могла ее утешить: в отличие от него ее Филипп был ей сыном, единственным ребенком, раз от нее отвернулась дочь Мари...
Она опустилась на каменную скамью под ивой с тонкими голыми веточками и надолго застыла, глядя на неподвижную гладь пруда... По прошествии продолжительного времени ее слух различил чьи-то шаги. Судя по их легкости, к ней приближался опытный охотник за пугливым зверем; эти шаги она распознала бы среди многих тысяч. Не оборачиваясь, она проговорила:
– Одновременно со мной из Парижа высланы госпожа де Шомбер и Пьер де Ла Порт. Вам понятно, что это означает?
– Мадемуазель рассказала мне только о вас, зная, что мне важны одна вы...
– Удивительно! Ведь событие наделало шуму. Знайте же, что король осведомлен ныне об... особых обстоятельствах, сопровождавших его появление на свет. Прежде чем принять в последний раз в жизни просфору, королева Анна рассказала сыну все. Ну как, вы по-прежнему горите желанием отправиться в свой крестовый поход?
Ответом ей была сначала гробовая тишина, потом – горестный вздох, потом – слова:
– Более чем прежде! Возможно, этим поступком я отобью у этого могущественного юнца желание меня убить.
– Не глупите! Он никогда не пойдет на поводу у подобных желаний. Да, он порывист, что свойственно юности, в нем бурлит кровь, однако он наделен богобоязненным сердцем и не станет совершать грех, который мучил бы его потом до глубокой старости. Другое дело – случайности, которые могут произойти в пылу боев, тем более в столь отдаленных краях... Все, о чем он мечтает, – это избавиться от вашего присутствия. При этом он знает, что вас ненавидит Кольбер.
– Не вижу логики. Разве стал бы доверять подобный секрет простому слуге монарх, мнящий себя величайшим правителем обоих полушарий?
– Разумеется, не стал бы. Ему достаточно ненависти Кольбера. Она – надежный инструмент.
– Перед богом это было бы не меньшим преступлением. Хотя благодаря вашим речам я стал лучше разбираться кое в каких вещах. В последнее время мне казалось, что ему неприятен сам мой вид. Он и раньше не слишком-то меня жаловал, а теперь и подавно я должен внушать ему ужас.
– Не знаю, какие чувства он в действительности к вам испытывает, но мне крайне подозрительно потворство Кольбера вашей экспедиции. Не уплывайте, Франсуа, умоляю!
Бофор, потрясенный слезами Сильви, подошел к ней сзади и положил ладони на ее вздрагивающие плечи.
– Как давно ты не называла меня по имени, Сильви! Уж не для того ли, чтобы лишить меня отваги, ты произнесла его сейчас?
– Нет, просто мне отчаянно хочется уговорить тебя остаться.
– Из-за Филиппа? Даю слово изо всех сил оберегать его от опасностей.
– Да, из-за него, но в еще большей степени – из-за тебя самого! Ах, Франсуа, мне так страшно, что там с тобой случится беда! Боюсь, что никогда больше с тобой не свижусь... Чутье подсказывает мне, что ты не только не станешь беречься, а даже будешь искать смерти.
– Признаться, меня посещали такие мысли. В этой войне, в которой все решает господь, я часто подумываю, не воспользоваться ли случаем перенестись к нему раньше срока. Умереть в бою, покрыв себя славой, – какой счастливый конец для неудавшейся жизни!
– Неудавшаяся жизнь? Как ты можешь так говорить, Франсуа? Ведь ты...
