теперь на них не росла трава, а на полях взамен навсегда ушедших мужчин работали почти только женщины. На кладбищах и по обочинам дорог появилось много новых крестов, отмечавших могилы бывших врагов, похороненных вместе. Однако, озаренные лучами весеннего солнца, эти края будили в сердцах надежду и доказывали мужественный характер здешнего народа.
Картина, представившаяся им в Нанси, тоже свидетельствовала о возрождении: рвы, прорытые бургундцами, были засыпаны, а на особо пострадавших от войны улицах трудилось множество народа. Город, который сражался из последних сил и в конце концов победил, был сильно разрушен, но тем приятнее было видеть на месте пробитых ядрами пушек и обгоревших крыш новые кровли из разноцветной черепицы. На городских стенах часовые несли дозор, и их начищенное до блеска оружие отражало веселые солнечные зайчики. Мирный вид горожан свидетельствовал о том, что теперь бояться нечего: ни один враг не спустится больше с окрестных холмов, никогда больше не раскинется вокруг огромный военный лагерь под черно-лиловым знаменем, вышитым серебром. Стада овец могли спокойно пастись у озера Сен-Жак, поскольку с окружающих его лугов были убраны и похоронены тела погибших.
Город хорошо охранялся. Путешественники поняли это, когда они через ворота ла Крафф въехали на главную улицу Нанси и их остановила стража. Здоровый детина, одетый в железо с ног до головы и в полном вооружении, принялся у них спрашивать, кто они и зачем сюда явились.
– Мы совершаем паломничество, – ответила Фьора, – и приехали помолиться на могиле последнего герцога Бургундского. Это не запрещено?
– Конечно, нет. Сейчас таких, как вы, приезжает все больше. Вы сами из Бургундии?
– Почти. Я – графиня де Селонже, и монсеньор Рене очень хорошо знает моего мужа. Впрочем, и меня тоже, но я не собираюсь надоедать ему, а хочу просто помолиться на могиле.
– Где вы намереваетесь остановиться? – продолжал расспросы стражник.
– Пока не знаю. Сразу после войны здесь не оставалось ни одного трактира, но теперь, наверное, какой-нибудь открылся?
– Да. Но если вы жили в городе после осады, вы должны кого-то знать?
Этот допрос начал раздражать Фьору, которая сильно устала в дороге. Тем более что за это время она успела заметить, что в город пропустили нескольких всадников, которые, по всем приметам, проделали долгий путь, но их никто ни о чем не спрашивал.
– Что означают эти вопросы? – надменно спросила Фьора. – Пошлите кого-нибудь из стражников во дворец и узнайте, могу ли я проехать в монастырь Святого Георгия? Свое имя я вам назвала: считайте, что это большая любезность с моей стороны.
– Дело в том, что вы говорите странные вещи. Вы похожи на юношу, а называете себя...
– Графиня де Селонже. Я путешествую в таком платье, потому что так удобнее, но если вы мне не верите...
Фьора сняла с головы шляпу, и ей на плечи упали густые блестящие волосы.
– Вам этого достаточно? – спросила Фьора. – Немного найдется мужчин с такими длинными волосами.
– Верно, – кивнул солдат, – но все это очень странно. Женщина, переодетая в мужчину! Виданное ли это дело?
– Это происходит чаще, чем вы думаете. Вы разве никогда не слышали про Орлеанскую Деву? Ее не так часто видели в юбках!
– Это правда! – ответил стражник, которому, должно быть, нравился такой разговор. – Но она-то воевала, а вы вполне можете быть шпионкой!
– Так мы никогда не закончим, – шепнул ей Флоран, которому тоже не терпелось оказаться в городе.
Фьора не собиралась поддаваться этому солдафону. Войдя в кордегардию, она нашла бумагу и перо и, положив все это перед собой, села верхом на табурет и написала на листе несколько строк, поставив внизу свою подпись, а затем передала бумагу стоящему рядом стражнику.
– Не окажете ли вы мне любезность, – сказала она, – отнести это письмо во дворец, который находится совсем рядом? Я это знаю, потому что там жила. А ответ я подожду здесь.
Стражник нерешительно крутил письмо в руке, когда в помещение вошел мужчина, уже довольно пожилой, но элегантно одетый в костюм из тонкого сукна красного цвета и небрежно наброшенный поверх этого костюма плащ.
– Сержант Гаше, – резко сказал он, – я пришел вас предупредить, что ожидаю прибытия груза пряностей, который я заказал на равных паях с мессиром Жербевилле, лотарингским бальи, и надеюсь, что вы не будете чинить мне препятствия, как это было в прошлый раз, когда я провозил муку.
– Конечно, мессир Маркез, конечно! – стал уверять сержант, и если бы не металлические доспехи, то он бы сложился в поклоне пополам. – Вы должны знать, что я вам искренне предан и всегда рад служить!
Но торговец не слушал его. Он вглядывался в сидящего перед ним красивого молодого человека, и улыбка появилась на его лице, изрезанном мелкими морщинками. Протянув руки в дружеском приветствии, он направился к сидящему.
– Донна Фьора! Ведь это вы, я не ошибся? – воскликнул торговец.
– Конечно, я, мессир Маркез! – ответила она, приветливо улыбаясь. – Я так рада видеть вас!
– Надеюсь, что вы остановитесь у нас?
– Я бы не осмелилась. В прошлый раз я доставила вам столько хлопот, вам и вашей супруге!
Именно в дом Маркеза и его жены перенесли тогда раненую Фьору, после дуэли между Кампобассо и де Селонже. Там ее приняли со всем возможным вниманием и гостеприимством, и именно в их доме спустя год она провела те три дня вместе с Филиппом де Селонже, которые навечно остались в ее памяти. В те дни Маркез дал приют в своем доме останкам наполовину объеденного волками Карла Смелого, найденного на льду озера.
– Только не говорите этого при Николь! – воскликнул тот. – Безо всяких разговоров я беру вас с собой! Не забудьте о моем грузе, сержант!
– Слушаюсь, мессир Маркез! Все будет сделано!
Скоро Фьора, поддерживаемая под руку своим старым другом, вместе с Флораном, который вел на поводу лошадей, поднимались вверх по Новой улице. Она предпочла бы появиться в этом городе незамеченной, но встреча с Маркезом пришлась как нельзя более кстати после того, как она узнала о том, что герцога Рене в городе нет. Ее письмо не нашло адресата, и тогда неизвестно чем бы кончилось ее разбирательство с сержантом Гаше.
Дом Маркезов почти не пострадал от войны, и вид его пробудил во Фьоре множество отрадных и горьких воспоминаний. Она сама не могла толком разобраться, какие же из них были для нее важнее. В этом доме она лежала с глубокой раной на плече, но здесь же она после долгой разлуки встретилась с Леонардой, которая прошла огни и воды, чтобы увидеть свою любимицу. Здесь она провела радостные дни встречи с Филиппом, но в этом же доме случился и разрыв с ним, в котором Фьора не переставала себя упрекать, считая свой поступок самой большой из всех ошибок.
Николь Маркез приняла ее так, как будто они расстались только вчера. Эта крупная и обычно довольно сдержанная в своих чувствах женщина обняла ее как родную сестру, и Фьора поняла, что ее действительно рады видеть. Но когда хозяйка открыла дверь в ту комнату, откуда она ранним январским утром, завернувшись в покрывало, гордо, как королева, ушла, Фьора не выдержала и разрыдалась.
В недоумении Николь Маркез обняла ее за плечи.
– Простите! – прошептала она. – Я отведу вас в другую комнату!
– Нет, нет... умоляю вас... Не обращайте внимания, – Фьора вытерла слезы. – Это ничего... Мне необходимо возвратиться в прошлое, даже если это так тяжело! Ведь меня привело сюда именно паломничество в прошлое!
– Я никогда не поверю, что и вас привело сюда желание поклониться праху покойного герцога Карла! – покачала головой Николь.
– Да, это не совсем так. Вы не помните молодого Баттисту Колонна, которому поручили меня охранять?
– И который так вас полюбил? Я его хорошо помню. Он и не уезжал из нашего города, а ушел в монастырь Пресвятой Богородицы.
