повернула голову, ища выход, чтобы бежать к Бастилии, где она могла хоть что-нибудь узнать.
Но, повернув голову, она встретилась со взглядом Беранже. Юноша был на удивление спокоен.
– Вижу, вас нисколько не волнует судьба вашего господина?! – буркнула она сквозь зубы. – Вы знаете, что такое Бастилия?
– Очень прочная тюрьма, – ответил паж. – В высшей степени плачевно, что в ней находится мессир Арно, но в меньшей степени, чем вы о том думаете, госпожа Катрин.
– И почему же?
– Потому что ему нечего особенно опасаться Гонне д'Апшье. Ведь даже если бастард прибыл раньше нас, он не мог добраться до нашего сеньора, до этой Бастилии, где он находится уже две недели… И на том спасибо!
Логика пажа немного успокоила Катрин. Замечание было справедливым, и после всего, если Арно, чей безудержный характер не был для нее секретом, вызвал гнев коннетабля, по меньшей мере этот гнев не должен стоить ему головы.
– Я полагаю, – добавил паж, – что вам легко можно получить объяснения. Каждый знает, как к вам относятся при дворе. Достаточно только немного терпения… до конца церемонии.
– Смотрите! – шептал Сен-Симон. – Вот коннетабль!
– Он крестный отец моей дочери, я его давно знаю, – сухо отрезала Катрин.
Увидев его, она испытала настоящее облегчение. Она с радостью узнала это лицо со шрамом, который, однако, не мог лишить привлекательности его взгляд, чистый и светлый, как у ребенка. Квадратный, атлетического сложения и без грамма жира, бретонский принц нес свои доспехи с такой же легкостью, как пажи свои шелковые накидки, и радость победы еще освещала его загорелое лицо.
Его окружили капитаны, но за исключением орлеанского бастарда, который шел рядом с ним и был его другом, Катрин не узнала никого. Там были бургундцы и бретонцы, но не было верных старых друзей.
Что бы это могло означать?
У нее больше не было времени задаваться вопросами. Молодой лейтенант сжал ее руку.
– Пойдемте! – сказал он. – Мы можем теперь последовать за процессией.
И они проследовали за кортежем до двора Сен-Мартен.
Двор представлял собой широкий квадрат, в центре которого возвышался вяз. Дерево было единственным ярким пятном в этом мрачном месте. Рядом помещались тюрьма и виселица, возвышающаяся у тюремной стены. В углах двора были свинарники с большими кучами навоза, от которых исходил невыносимый запах.
Однако именно навоз привлекал внимание благородного собрания, выстроившегося к нему лицом в то время, как вокруг стояли заграждения солдат. Перед ними находилось несколько солдат, но вместо копий, алебард и пик они держали вилы и длинные крючья. Казалось, все чего-то ждут.
В одном углу стояло множество гробов, покрытых шелковыми саванами, тут же расположилась группа из нескольких человек в полном трауре, которым Ришмон вежливо поклонился.
Епископ и настоятель приблизились к горе нечистот, над которой, к ужасу Катрин, старый прелат дрожащей рукой описал в воздухе знак благословения перед тем, как начал молитву за упокой.
– Что все это значит? – прошептала ошеломленно молодая женщина. – Я думала, что эта церемония предназначена для того, чтобы отдать должное коннетаблю д'Арманьяку…
– Точно так! – спокойно ответил Сен-Симон. – Он там, внутри.
– Внутри чего?
– Навоза, черт побери! Именно туда его выбросили добрые парижане после того, как убили в 1418 году и отдали себя герцогу Бургундскому. У него из спины вырезали полоску кожи, потом убили и бросили в эту дыру с навозом. Вы видите рядом с коннетаблем мессира Жана де Виллье де л'Иль Адана, который первым водрузил французское знамя на воротах Сен-Жак. Он раскаивается, так как после взятия Парижа именно он довел монсеньора Арманьяка до того плачевного состояния, в котором мы его скоро увидим. Но, – добавил он с внезапным беспокойством, – может быть, этот спектакль не для дамы?
– Я не столь чувствительна, – ответила молодая женщина, – и не покину этого места, не подойдя к коннетаблю. И потом, я видела здесь и других дам, – добавила она упрямо. – Вон та дама в траурной вуали – кто это?
– Это госпожа де Марль, вдова канцлера и мать епископа. Испытание – тяжелое для ее сердца, но она пожелала прийти. Ведь и ее муж, и сын там же – вместе с коннетаблем д'Арманьяком.
Катрин бросила на нее полный сострадания взгляд.
Господи! Неужели все было бессмысленно – пролитая кровь, страдания, поскольку после стольких лет ужасных потрясений человек, отдавший приказ к бойне, мог в этот час спокойно смотреть, как вытаскивают из кучи навоза трупы тех людей, которых он приказал туда бросить.
Почти сто лет войны, братоубийственных сражений, убийств, засад, политики, стыда, славы и нищеты, смешавшихся в единое целое, чтобы в конце прийти к такому! И для того, чтобы привести на путь спасения разоренную, обглоданную до костей и почти умирающую страну, понадобился еще горящий жертвенник Жанны, ужасающий, но торжествующий огонь руанского костра…
Солдаты ворошили вилами кучу. Несмотря на свежий ветер, который трепал шелк знамен и белые волосы епископа, вонь становилась непереносимой. Искать останки приходилось на глубине, так как за восемнадцать лет яма для навоза успела превратиться в гору.
Катрин закрыла глаза, чтобы не видеть страшных человеческих останков, которые два монаха заворачивали в белый шелковый саван, чтобы положить в один из гробов, потом снова их открыла, инстинктивно ища глазами выход… Силы ее были на исходе.
Чувствуя, что задыхается, она откинула капюшон, освободила голову и нетвердой рукой вытерла лоб. Ее взгляд встретил другой, одновременно полный радости и удивления, взгляд человека в доспехах, который с каской в руке стоял в нескольких шагах от коннетабля, человека, чье имя она чуть было не выкрикнула.
«Тристан! Тристан д'Эрмит…»
Она не сразу его узнала. Он прибыл не с процессией, а немного позже, и она едва успела заметить высокую фигуру, медленно прогуливающуюся между рядами с видом наблюдателя.
Никогда до этого времени она не видела Тристана в полном вооружении. К тому же его светлые волосы, которые были достаточно длинными во время их последней встречи, теперь были подстрижены очень коротко, в форме небольшого круглого венчика, как того требовал рыцарский шлем.
Врезаясь в толпу, он направился к выходу со двора, делая знак Катрин следовать за собой.
Благодаря помощи лейтенанта Катрин пробилась к выходу, нашла Тристана в уголке, образованном одним из контрфорсов церкви, и не колеблясь бросилась к нему на шею.
– Вы именно тот, кого мне так надо было увидеть! Тристан! Мой дорогой Тристан! Какая радость вас видеть!
Он запечатлел на ее щеках два звучных поцелуя, потом, отодвинув от себя, подержал на расстоянии, чтобы лучше видеть.
– Это мне следовало так сказать! Хотя я и не должен был так удивиться. Я слишком давно вас знаю и мог предположить, что вы примчитесь из глубины вашей Оверни, как только узнаете новость. Не понимаю только, как это вам удалось так быстро добраться! Кто, черт возьми, мог вам сообщить!
Она посмотрела на него с беспокойством. Улыбка, осветившая тяжелые черты фламандца, немного оживляла его лицо, чья холодная невозмутимость уже вошла в пословицу, но не задевала глаз, которые были настолько бледно-голубого цвета, что казались ледяными. Они таили такую суровость, какую Катрин в них никогда еще не видела, по крайней мере в свой адрес. К ней тут же вернулась тревога: что мог такого сделать Арно, о чем ее должны были предупредить?
– Я только минуту назад узнала об аресте мужа! И я все еще не знаю, за что…
– В таком случае, почему вы здесь?
– Чтобы просить о помощи. Мой город осажден грабителями, Беро д'Апшье и его сыновьями. Они претендуют на наши земли, наших людей, наше имущество и даже на нашу жизнь, так как Апшье послали сюда их бастарда, чтобы он втерся в доверие к Арно и мог без помех его убить.
Улыбка исчезла с лица Тристана, но в его взгляде горел гнев.
– Апшье! Еще одно племя благородных бандитов! Я уже слышал о них. Я знаю, что они были на горе Лозер с этим кастильцем. Когда мы окончательно сбросим англичанина в море, я займусь ими. А пока что…
