– Божий человек… Он умер.
Амабль действительно был мертв. Как Сара и говорила, изрешеченный стрелами несчастный монах висел на крюке мясника, в своей грубой монашеской одежде, задубевшей от засохшей крови. Ужас сковал ее людей: жертвой был человек Бога!
Внизу около трупа, повернувшись к потрясенным людям, скалили зубы два солдата.
Стоя на колючем ветру плато, Катрин закричала вне себя:
– Да, он мертв! Его убили! А вы все так и будете молча смотреть на него, ничего не делая?
И, прежде чем ее жест был предупрежден, она вырвала лук у одного из солдат. Ее гнев, превосходящий силы, легко натянул тугую тетиву. Как рассерженная гадюка просвистела стрела, вонзилась в горло одного из бандитов, который рухнул, задыхаясь и захлебываясь кровью. Молодая женщина потянулась за новой стрелой, чтобы сразить второго, но тот уже рухнул рядом с первым, сраженный стрелой Жосса.
Люди Монсальви словно проснулись, их оцепенение прошло. Стрелы из луков и арбалетов свистели в воздухе, вынудив людей Апшье отступить к лагерю. Скоро на пространстве между стеной и лагерем не осталось осаждавших.
– Прекратить стрельбу! – крикнул Жосс. – Не тратьте стрел понапрасну…
Послышался чей-то протестующий голос:
– Мы что же, так и оставим бедного брата Амабля висеть там, как лису, попавшую в капкан, чтобы он разлагался у нас под самым носом на ветру и под дождем?
Врезавшись в толпу, как корабль в штормовые волны, в чепце, развевающемся наподобие парусов, Гоберта встала рядом с Катрин; она была выше госпожи на целую голову.
– Это был святой человек, смирный, как овечка, и он умер за нас, – кричала торговка полотном. – Ему нужен покой христианской земли, а не издевательства грешников. И если никто не хочет пойти и отцепить его, я клянусь на кресте моей матери, что сделаю это сама! Откройте мне ворота!
Катрин колебалась. Выйти сейчас – значит ввязаться в сражение, в котором у осажденных не было ни малейших преимуществ. Помимо этого, был риск, что враг войдет в приоткрытые ворота и захватит город. Но, с другой стороны, Гоберта была права: позором для всех было оставлять останки монаха в руках его палачей!
Чувствуя, что Катрин вот-вот склонится на ее сторону, Гоберта спросила:
– Ну так что же, сеньора? Как поступим?
Ее слова покрыли медленные удары монастырского колокола. Все повернулись к внутренней части города, откуда одновременно раздавалось песнопение.
– Монахи! – произнес кто-то. – Вон они! Они вышли все!
И действительно, шествуя двумя рядами, августинцы аббатства шли к воротам Сент-Антуан. Погрузив руки в широкие рукава, надвинув капюшоны на лица, они громко читали заупокойную молитву. Во главе, сопровождаемый двумя братьями, несущими большие свечи из желтого воска, шествовал аббат Бернар.
Подойдя к опущенной решетке, аббат знаком приказал ее поднять. На стенах все устремили на Катрин вопросительные взгляды.
На этот раз она не противилась. Богу пути не преграждают!
– Откройте! – крикнула она. – Но пусть лучники на стенах будут готовы стрелять. Вооружите арбалетчиков. Если кто-нибудь сделает шаг в сторону сеньора аббата, стреляйте, не ожидая приказа!
Скрежет поднимающейся решетки прошелся по нервам, как рашпиль.
Катрин снова взяла свой лук, уперла его в зубец стены и не спеша вложила стрелу.
– Если Беро д'Апшье появится, убью его я, – объявила она спокойным голосом.
Поставив ногу на камень, она натянула тетиву. Тонкая ясеневая дуга согнулась вдвое. В таком положении она стала ждать.
Лагерь внизу был неподвижен. Никто не показывался.
Процессия пересекла мост. Песнопения затихли на мгновение под сводом стены и барбакана, потом, освобожденные, раздались с прежней силой, возвещая Божий гнев.
Они остановились и даже отступили назад, подчинившись короткому приказу настоятеля:
– Отступить за стены. Пусть поднимут мост!..
Удивленная Катрин ослабила тетиву. По ту сторону стен оставался один аббат, такой тонкий и хрупкий, протягивающий к серому небу руки, несущие солнце. Его сопровождали три монаха: двое – с носилками, один – с лестницей. И, повинуясь его приказу, мост медленно стал подниматься.
– Он не хочет подвергать опасности город, – выдохнул Жосс, стоявший за спиной Катрин. – Но он рискует!
– Прикажите не закрывать мост. Мы должны взять на себя свою долю риска!
Отдав приказание, Катрин снова перевела взгляд на аббата.
Он продвигался не спеша. Ветер раздувал ризу вокруг его худого тела, как знамя вокруг древка. Облака, подгоняемые западным ветром, бежали к пустошам Обрака, и там, по другую сторону широкой лощины, где шумел Трюйер, небо было сумрачно. Облака проходили так низко над плато, что, казалось, хотели укрыть маленького дерзкого священника, собравшегося очистить мир.
Когда он дошел до трупа, в лагере произошло движение. У заграждений показалась массивная фигура. Катрин узнала Беро д'Апшье и направила на него стрелу. Его длинные руки опирались на огромный обнаженный меч, но далее он не двигался.
– Уходи, аббат! – прокричал он. – Здесь я судья! Нечего тебе вмешиваться!
– Это один из моих детей, убитый тобой, Беро д'Апшье. Я пришел забрать его. А это твой Бог, распятый тебе подобными. Бей, если осмелишься, но затем ищи лес такой густой и местность такую дикую, чтобы спрятать там свое преступление и свой позор, ибо проклят ты будешь на земле и на небе до скончания веков! Иди! Приблизься! Чего ты ждешь?.. Присмотрись повнимательнее! У меня в руках золото, то самое, которое ты так любишь и за которым пришел. Тебе стоит только руку протянуть… Тебе стоит только поднять свой длинный меч, которым ты так ловко орудуешь.
Оставив трех монахов снимать труп и укладывать его на носилки, что было не так-то просто из-за топорщившихся стрел, бесстрашный аббат двинулся по направлению к лагерю с высоко поднятой дароносицей. По мере того как он приближался, старый бандит вдруг странно съежился, как великан, превращенный в карлика. Он дрожал, как лист на ветру, и показалось даже, что он вот-вот уступит древним тайным силам, пришедшим к нему из туманных времен детства, и преклонит свои колени, задеревеневшие от ревматизма и высокомерия. Но за ним стояли теперь его сын, его бастард и Жерве Мальфра. Самолюбие одержало верх над боязнью потустороннего мира, к которому его неминуемо вел возраст.
– Уходи, аббат, – повторил он снова, но уже голосом, в котором слышалась усталость. – Уноси своего монаха. Ночью все кошки серы. Он уже был мертв, когда мы поняли, кто он такой. Но не думай, что я раскаиваюсь. Мы еще встретимся, и тогда у тебя в руках не будет Бога, за которого ты прячешься.
– Он всегда со мной, и я всегда могу за него укрыться, ибо руки мои ежедневно касаются Его Тела и Его Крови! Даже если тебе Он не виден, Он со мной, так же как и с этим мирным городом, который ты хочешь разрушить.
– Разрушить его? Нет! Я хочу сделать его моим, и он будет мой!
Но аббат Бернар уже не слушал его. Как мать, которая старается защитить свое дитя, он повесил золотое солнце себе на грудь и поддерживал его. Теперь он возвращался к немому городу, следившему за всей сценой, затаив дыхание.
Медленно монахи с носилками вошли в ворота. За ними следовал аббат, который молился, свесив голову к своей священной ноше. Потом город закрылся снова.
За стенами никто не проронил ни слова, но как только монахи оказались в городе, как только упала решетка, раздались радостные восклицания, вздохи облегчения и победные крики.
– Стреляйте, госпожа Катрин! – прошептал Жосс. – Вы держите этого бешеного пса на кончике стрелы! Стреляйте и освободите нас от него!
Но молодая женщина вздохнула и с сожалением покачала головой.
– Нет. Аббат мне бы этого не простил. Беро не осмелился его тронуть. Если он еще страшится Бога, может быть, он откажется от мысли нас уничтожить. Дадим ему время подумать…
– Подумать? Его люди голодны и жаждут золота. Они пойдут до конца. Если вы думаете, что они
