– Это почти все, что было,– спокойно сказал Тамаш.
– Что значит почти все? – заорал Жигмонд, теряя самообладание.– Кресченция, поди сюда.
Он сунул в руки очень живо подскочившей к нему жены ларец с золотом и прикрикнул:
– А ну-ка, пересчитай! А ты, Тамаш, мерзавец, сознавайся, сколько денег взял себе!
Запольяи невозмутимо ответил:
– Я взял отсюда всего лишь десять монет на дорожные расходы. Да, чуть не забыл, господин Жигмонд, ведь еще вам принадлежит десять тысяч мер пшеницы, которые лежат в трюме.
Производивший в уме какие-то подсчеты Жигмонд рассеянно спросил:
– А где сейчас мое судно?
На сей раз Тамаш опустил глаза.
– Ваше судно... э... господин Жигмонд... Оно налетело на корягу и затонуло.
– Что? – вне себя от ярости заверещал ростовщик.– Да ты что, с ума сошел? А ну-ка повтори еще раз.
Тамаш тяжело вздохнул.
– К сожалению, это правда. Где-то неглубоко под водой торчала коряга, которую мы, конечно, не могли заметить. Вот она-то и пробила борт вашей баржи.
Жигмонд замахнулся рукой, чтобы влепить оплеуху Тамашу, но вовремя остановился.
– Ах, ты мерзавец, свинья! Вы все там свиньи, ублюдки! Перепились, наверное, как скоты, и пустили ко дну мое судно! Да я распоряжусь, чтобы всех вас измочалили палками в городской тюрьме! Да я всех вышвырну за городские стены! Вы будете просить подаяния под чужими стенами!
– Матросы здесь ни при чем,– едва заметно дрожащим от волнения голосом сказал Тамаш,– все это целиком моя вина.
– Ах, так? – воскликнул Жигмонд.– Тогда ты будешь работать на меня до конца своей жизни. Я оцениваю это судно в десять тысяч дукатов. До тех пор, пока не вернешь их мне, будешь работать на меня.
Тамаш низко опустил голову.
– Что ж, как видно, у меня нет другого выхода. Я согласен, господин Жигмонд.
Излив свою злость, тот уже шагал к двери зала. Задержавшись на мгновение у порога, он выкрикнул:
– Убирайся с глаз моих долой, дырявый матрос! Теперь я тебе больше лодки не доверю!
– И все-таки, господин Жигмонд, я бы попросил вас не горячиться,– осмелившись, сказал Тамаш.– Сейчас просто нельзя терять драгоценного времени.
Жигмонд обернулся в дверях.
– Что? Ты еще будешь указывать, что мне лучше делать? А ну заткнись и выметайся отсюда!
– И все-таки я посоветовал бы вам срочно заняться подъемом зерна из трюмов корабля, чтобы оно не пропало вовсе. Если вы дадите мне доверенность от вашего имени, то я постараюсь сам продать это зерно.
Жигмонд вначале едва не задохнулся от ярости.
– Нет, Кресченция, ты только посмотри, каков наглец! Потопил мое судно, а теперь заботится о том, чтобы зерно не пропало. Как видно, он вовсе не считает себя виноватым в том, что моя баржа потонула.
Его жена, державшаяся за ларец с таким видом, как будто там были помещены святые реликвии с тела самого Иисуса Христа, сварливо прогундосила:
– Да он просто вор. И деньги за пшеницу он у тебя украсть хочет. А ты, дурачок, конечно, веришь ему.
Жигмонд бросился к жене и вырвал у нее из рук ларец с деньгами.
– А ну-ка отправляйся за пером и чернилами!
– Он же просто обворует тебя,– огрызнулась Кресченция.
– А это уже не твое дело!
– Да он просто сбежит с твоими деньгами. Я заранее знаю, что именно так и будет. Да это каждый знает, у кого ни спроси.
Вся эта безобразная сцена проходила при полном молчании окружающих.
Наконец, Ференц Хорват, демонстрируя явное неудовольствие происходящим, допил вино из серебряного кубка и встал из-за стола.
– Мне пора идти. Спаси и сохрани, господь. Жигмонд, занятый пересчитыванием денег в ларце, даже не обратил никакого внимания на слова будущего жениха своей дочери. Гремя шпорами, Хорват вышел из зала, на мгновение задержавшись перед Фьорой. Зал он покинул с загадочной улыбкой на устах.
Мария Жигмонд проводила его влюбленным взглядом.
В тот же вечер Тамаш Запольяи встретился со своим другом Ференцем Хорватом в одном из маленьких трактиров Сегеда, до отказа наполненном солдатами и просто местными пьяницами.
