литературной (художественной) инновационности, а в принципиально новом художественном и социальном поведении, прежде всего заключавшемся в демонстративном выходе за пределы поля официальной литературы для присвоения власти нарушителя границ. Одновременно особую ценность приобрела новая функция автора, его стратегия интерпретатора текста, медиатора между текстом и референтной группой; эта функция предстала как характеристика способа циркуляции и функционирования дискурсов внутри общества602. Из множества авторских стратегий, легитимированных андеграундными квазиинституциями, наиболее радикальной стала стратегия манипуляции зонами власти, оказавшаяся синхронной эпохе «перестройки», также состоявшей в процедуре перераспределения и присвоения власти. Однако по мере оскудения пространства советских властных дискурсов и эта стратегия во многом потеряла свою инновационность, а поиск иных зон власти был и остается осложнен отсутствием соответствующих сегментов рынка культурных ценностей, и в частности институций, поддерживающих инновационные практики. В условиях глобализации и медиации мировой культуры, когда рынок является, по сути дела, единственным источником легитимных функций, наиболее полноценным оказалось поле массовой культуры, что породило стратегии адаптации радикальных практик для более широкой аудитории. А создание институций, способных легитимировать радикальные практики, заблокировано ощущением малоценности для общества инновационных импульсов в культуре; общество знает, каким образом культурный жест может быть трансформирован в идеологический, но не представляет механизма воздействия культурных инноваций на саморегуляцию социума603.
Подробно разбирая соответствие конкретных литературных практик (конкурировавших между собой в период между кризисом тоталитарной системы легитимации и кризисом системы легитимации, порожденной эпохой постмодернизма) целям и стратегиям в социальном пространстве, мы находили взаимосвязь между поэтическими приемами и соответствующими проекциями в социальном пространстве, что позволило выявить не только своеобразие этих практик в поле литературы, но и их социальное и психологическое значение для общества, для тех или иных социальных групп и отдельных социальных стратегий. Сделав акцент на процессе перераспределения и присвоения власти, мы показали, что борьба за апроприацию социальных ценностей и различных властных дискурсов не является самоценной, а подчиняется поиску социальной и психологической легитимности, имманентной человеческой природе.
Литература
Аверинцев 1977
Адорно & Хоркхаймер 1997
Айзенберг 1997 —
Айзенберг 1998а —
Айзенберг 1998b
Андерсон 1958 —
Аникин 1989 —
Бакштейн 1999 —
Барт 1983 —
Барт 1989 —
Батай 1995 —
Берг 1985 —
Берг 1993 —
Берг 1994 — Берг М. Проводы Мавра // Литературная газета. № 31. 1994. 3.08.
Берг 1996а —
Берг 1996b —
Берг 1998а —
Берг 19986 —
Берг 1998в
Берг 1999
Бердяев 1909 —
Березовчук 1995 —
Бинкли 1997 —
Битов 1967 —
Битов 1976
Бланшо 1994 —
Блок 1970
Богомолов 1998 —
Бодрийяр 1994
Бойм 1995 —
Бойм 1999 —
Бренер & Шурц 1999 —
Брокгауз & Ефрон 1898 — Россия (энциклопедический словарь Ф.А Брокгауза и И.А. Ефрона). СПб., 1898.
Бурдье 1993 —
Бурдье 1994
Вайль & Генис 1993 —
Вайль & Генис 1994 —
Введенский 1980 —