горевали, ибо было ясно, что мы их переживем. – Мы поднимались по сужающейся тропинке. Подъем становился все круче, камни осыпались из-под ног. – Но что-то произошло. Что-то ужасное. Наши начали вдруг умирать, гораздо раньше, чем было предрешено. Те, кто оставался в мире людей, слабели, пока не теряли способность дышать, казалось, будто кто-то останавливает им сердца. Мы пытались найти причину, как мы считали, болезни. Но это оказалась не болезнь… не болезнь в вашем смысле слова. Мы поняли, что раньше умирают те, у кого родилось особенно много детей от их супругов-людей. Чем больше детей, тем раньше умирал родитель-мадоней. Вот оно. Вот причина всего.
– Я рассказал остальным, что узнал. Мы должны остановиться, заявил я, иначе мы исчезнем. Никто не стал меня слушать. Никто не хотел верить, что наше счастье убивает нас.
Мы уперлись в скалу. Дальше дороги не было, у нас за спиной вставал отвесный камень, уходящий к небесам, а перед нами лежала зубчатая стена замка. Ниель тяжело дышал. Я стоял рядом с, ним, вглядываясь в уходящие к горизонту зеленые холмы, нежащиеся под утренним солнцем. Вдалеке на равнине блестела лента реки. За стеной тюрьмы Ниеля начиналась и уходила вдоль холмов полоса золотисто- зеленых растений. Гамаранды, деревья с двойными желтыми стволами, сплетенными друг с другом, словно тела любовников. Денас говорил мне, что гамарандовый лес был святым для всех обитателей Кир- Наваррина, он каким-то образом защищал их от опасности, запертой в Тиррад-Норе.
– Я старался закрыть вход в мир людей, – произнес Ниель. – В этом мое преступление. Я сказал, что мы должны оставить наших супругов, оставить детей с людьми, разрушить проход между мирами, прежде чем уничтожим себя. Я умолял их поверить мне, позволить мне спасти их. – Он кинул камешек в пустоту вокруг нас. – Некоторые соглашались со мной. Большинство не верило. Они называли меня убийцей, чудовищем, истребителем детей, потому что все понимали, что нашим детям нужно бывать в обоих мирах, чтобы жить. Споры шли невероятно долго. Я проиграл. – И мог лишь наблюдать из своей тюрьмы, как они умирают. – Ветер, которого я не чувствовал, трепал плащ Ниеля, облепляя им его худое тело. – Не мадоней не может понять, что за связь существует между всеми нами. Все эти годы я ощущал их радости и огорчения, когда кто-нибудь из них умирал, часть меня тоже умирала. – Он сложил руки на груди. – К тому времени, как появилось жуткое пророчество, дети наших детей забыли, кто они. Они считали мадонеев мифом и помнили только то, что в крепости заключена опасность. Испуганные видениями, они убили самих себя, уйдя из этих земель, заперев вход, не понимая, какой ценой они заплатят за жизнь в мире людей. Разве это не насмешка судьбы?
Он не может быть совсем ни в чем неповинен.
– Но ты вторгался в наши сны. Ты использовал рей-киррахов, демонов, заставлял их терзать людей. Тасгеддир, Повелитель Демонов, хотел подчинить себе мир людей ради тебя. Возможно, ты хочешь отомстить потомкам тех, кто стал причиной гибели твоего народа. Как же я могу освободить тебя?
– Разве я могу желать зла нашим детям? Ваш народ, рекконарре, все, что осталось от нас. Да вы уже и так сделали с собой такое, что мне бы и в голову не пришло. К чему мне мстить? – Ниель начал спускаться.
Он ненавидит не эззарийцев.
– Речь идет о людях, да? – окликнул я его. – Не о рей-киррахах, части мадонеев в нас, не об эззарийцах, ваших детях, которые могли бы воссоединиться с ними. Ты хочешь отомстить людям.
Его лицо исказилось от гнева и отвращения, когда он закричал на меня.
– Да! Я не отрицаю этого! Люди портят, калечат, уничтожают все, к чему прикасаются. Они убивают друг друга, словно обезумевшие животные. Я проклинаю день, когда ступил в их мир. И тебе тоже не стоит о них беспокоиться. – Он передернул плечами и зашагал вниз по тропе, на этот раз медленно, чтобы я смог догнать его. – Они разрушают гармонию. Ты же жил в их мире, видел, как они жестоки.
– Мир людей – это мой мир. Как ты думаешь, я могу выпустить на свободу то, что угрожает гибелью тем самым людям, которых я поклялся защищать?
– Люди – это болезнь. Скорее всего они уничтожат себя сами, я не собираюсь торопить их. Я хочу всего лишь погулять по лесам, посидеть у реки, послушать песни о славных подвигах, поговорить с существами, которые будут говорить о чем-нибудь, кроме того, что я хочу на ужин. И я не буду извиняться за тот способ, которым получил свою свободу. Если ты сомневаешься, значит, не судьба. Я умру здесь.
Он умолк и прибавил шагу, словно хотел как можно быстрее достичь какой-то цели, теперь, когда разговор закончился. Но мне хотелось подумать, взвесить его слова, найти возможные несоответствия… принять решение. Стена замка оставляла ему так мало места, а земли за стеной были так огромны, они лежали так близко, только протянуть руку… и там больше не было никого из тех, кого он знал и любил. Наверное, лучше сидеть в подземельях гастеев, в доме для рабов, тогда хотя бы не видишь так ясно того, что потерял.
– Что ты знаешь обо мне, Ниель?
Он остановился посреди сада и помолчал, прежде чем ответить.
– Я коснулся твоего разума, когда ты умирал. Я не смог прочитать твои мысли, но видения умирающего человека достаточно полно рассказывают о его жизни.
– Значит, ты знаешь, что, когда я был рабом, я ненавидел людей так же, как ты, хотя считал себя одним из них.
– Да. Видел. Поэтому и думал, что ты поймешь.
– Но я узнал, что даже в сердце, кажущемся пустым и черствым, можно найти чудо… – Я коротко рассказал ему об Александре и нашем с ним путешествии.
Ниель внимательно выслушал мой рассказ, но когда я умолк, он выразил лишь презрение.
– Из всего, что я видел в тебе, этого я не смог понять. Твое желание защищать этого слизняка, эту тварь… оно совершенно необъяснимо. Ты рекконарре, дитя мадонеев, ты гораздо ценнее любого человека. Ты говоришь, что его ждет великая судьба, это невозможно, если в его жилах не течет хотя бы капли
– Их сила отличается от нашей. Я хочу, чтобы ты понял это.
Мы вернулись на то место, откуда началась наша прогулка. Ниель оказался на широких ступенях замка, а я стоял перед ним на светлой гравиевой дорожке.
