нельзя отсюда выносить, и вы не должны читать или пытаться расшифровать документы, проходящие через ваши руки. У нашей клиники, герр Розенберг, давние гуманистические традиции, и забота о благе человечества всегда была для нас законом. Все коричневые папки полны свидетельств о невообразимых человеческих страданиях, о битвах, сопутствовавших развитию науки, о ее победах и поражениях. Здесь сосредоточены ошеломляющие открытия, затрагивающие самые недоступные области человеческой природы.
Абель. Вы сами читали то, что собрано в этих папках?
Герр Солтерман. Естественно. Я прочел все, что есть в наших архивах. Не правда ли, доктор Фукс?
Доктор Фукс кивает в знак согласия.
Оба удаляются, закрывая за собой массивную железную дверь. Их шаги замирают в коридоре. Абеля оставляют одного в комнате, которая, как ему кажется, герметически изолирована от окружающего мира. Пытаясь справиться с неприятным чувством клаустрофобии, он надевает висящий возле доски объявлений серый рабочий халат и приступает к работе.
Он сразу же обнаруживает, что в каждой папке лежат папки потоньше. На каждой стоит кодовый номер, включающий цифру и букву. Осторожно раскрывает одну из папок потоньше. В ней – пачка скрепленных вместе убористо отпечатанных страниц. На первой странице любого из досье значатся имя и ряд определенных данных, а также три фотокарточки: одна анфас, две в профиль. Следующие страницы заполнены пространными наблюдениями, изложенными на немецком языке и по-латыни и перемежающимися указанием дат.
23
В обеденный перерыв Абель направляется к больничной прачечной; она помещается в квадратном кирпичном корпусе возле котельной с высокой трубой. Из вентиляторов, вмонтированных в высокие запотевшие окна, наружу вырывается пар, тающий на холодном ветру. За стеклами двигаются женщины, одетые в белое. На длинных тележках громоздятся кучи грязного белья. Оглушительно гудит большая сушка. Пол устлан отсыревшими досками. Увидев Абеля, Мануэла знаком просит его подойти к задней двери. Она ждет его на пороге, не смея пригласить в тесную, выкрашенную в зеленый цвет прихожую. Мануэла стоит в проеме узкой высокой двери с сигаретой в руке. На ней белый комбинезон и большой передник из дерюги. На голове белая косынка, на ногах – бесформенные башмаки на деревянной подошве. Лицо Мануэлы пылает, глаза туманит жар.
Абель. Как управляешься?
Мануэла. Кошмарно тяжелая работа.
Абель. Тебе плохо.
Мануэла. Нет.
Абель. Ты ела что-нибудь?
Мануэла. Мы обедаем в столовой для обслуживающего персонала клиники.
Абель. Когда ты кончаешь?
Мануэла. Думаю, смогу уйти в семь.
Абель. Мне позволено брать с кухни на дом ужин.
Это входит в жалованье.
Мануэла. Как тебе-то в архиве?
Абель. Прекрасно.
Мануэла. Пожалуй, нельзя мне дольше тут оставаться. Здесь ужасные строгости.
Абель. Мануэла!
Мануэла. Что?
Абель. Ты так исхудала и осунулась.
Мануэла. Со мной все в порядке, Абель. Могло быть хуже. Ну, мне пора. Надо выкупить твое зимнее пальто. Ты насмерть простынешь, бегая всю зиму в этом.
Абель. А ты не можешь сказать, что заболела?
Мануэла. Я боюсь.
Она оборачивается и робко улыбается. За ее спиной возникает толстуха с одутловатым лицом. Мануэла снимает руку с косяка двери и направляется в глубь прачечной. Женщина, потемнев от злости, осыпает ее бранью, хватает за руку и толкает в угол.
Абель бегом возвращается в архив. Сворачивает за угол и съеживается от пронизывающего ветра. В глаза ему ударяет облако пыли. Кто-то осторожно берет его под руку, и Абель поднимает лицо. Перед ним Ханс Бергеру с в зимнем пальто с меховой опушкой и меховой шапке. Мимо проезжает автомобиль.
Ханс. Вас чуть не переехало.
Абель. Благодарю.
Ханс. Ну, как вам у нас нравится?
Абель. Я только приступил к работе.
Ханс. А Мануэла?
Абель. Спросите ее сами.
Ханс. Давайте соберемся как-нибудь вечерком все втроем. Хорошо?
