Трубку взял один из младших братьев, а затем подошел сонный Бен.
— Алло!
— Бенедикт, это Флорин.
В крохотном коттеджике в Каунсил-Блафсе Бенедикт Норденгрен стоял в одних пижамных штанах у кухонной раковины, до краев наполненной грязной посудой, и представлял девушку, голос которой звучал в телефонной трубке. Представлял настолько ясно, что, казалось, стоит обернуться — и увидит Флорин в дверях, как в тот незабываемый день.
— Флорин… — блаженно повторил он.
— Бенедикт, я с ума схожу. Я не могу… Ох, Бенедикт, мы можем встретиться?
— Где угодно. Когда угодно.
— Это прозвучит очень глупо, если я приглашу тебя сыграть партию в сквош в столь поздний час?
— Уже надеваю кроссовки!
— Мой клуб открыт до полуночи и находится недалеко. Увидимся там. Спроси в проходной, на каком я корте, а я предупрежу, что жду гостя.
— Договорились. Я мигом приеду.
Бен заметался по дому, ища, что бы надеть. Схватил первое, что попалось под руку, — обрезанные кое-как синие джинсы. Рубашку сразу не обнаружил, сдался, натянул майку, висевшую на спинке стула, и выскочил из дому.
Он вихрем ворвался в клуб, напугал сонного дежурного, нетерпеливо хлопнул рукой по регистрационной книге.
— На каком корте Флорин Дигби?
— Седьмой номер.
Бен промчался по длинному коридору и затормозил напротив единственного корта, где еще горел свет.
Флорин ждала в центре зала. Сидела, сжавшись в комочек, отрешенно глядя в стену. Бен переступил порог.
— Флорин…
Она резко подняла голову.
— О, Бенедикт, спасибо, что приехал!
Решительным шагом Бен преодолел разделяющее их расстояние.
— Не смей меня благодарить. Еще чего не хватало!
Флорин нервно сглотнула, воинственно вздернула подбородок, тряхнула светлыми прядями.
— Хорошенько загоняй меня сегодня, Бенедикт, — сурово потребовала она. — Никакой форы! Обещаешь?
Взгляды их встретились. Бен понятия не имел, в чем дело, но объяснений требовать не стал. Сама расскажет, если захочет.
— Обещаю.
Флорин вскочила, стянула с себя свитер, оставшись в знакомой полосатой тенниске и белых шортах, свирепо отшвырнула его в угол, захлопнула дверь.
— Подавай! — приказала девушка, словно считала Бена всего лишь орудием, покорным ее воле.
Тот шагнул к черте и с размаху ударил по мячу. Он намеренно изматывал партнершу, заставлял выкладываться до конца. Флорин размахивала ракеткой с самозабвенным исступлением. Отбивала подачи слева, справа и снизу — стиснув зубы, воинственно выставив подбородок. Бросалась на каждый мяч, словно жизнь и смерть зависели от того, успеет ли она перехватить удар. В одержимости этой ощущалось нечто грозное и недоброе. Но проглядывала и истинная красота — красота натренированного атлета, напрягающего каждый мускул в борьбе за победу. Изогнувшись всем телом, Флорин отбивала высокие подачи. Вихрем носилась по залу, едва не врезаясь в стену, отчаянно вымещала все свои горести на безликом куске резины.
Пот лил ручьями с обоих. Вот Флорин пропустила мяч, но зато вполне отыгралась на следующем.
— Черт тебя дери!
В этом неимоверном, изнуряющем ритме они играли около получаса, и Бен решил, что пришла пора узнать правду. Он встал на линии подачи лицом к партнерше и спросил:
— Ты разослала приглашения?
— Да! — крикнула девушка. — Подавай, черт возьми!
Ощущение было такое, словно Флорин ударила его в спину тупым ножом.
Прошло еще минут пятнадцать. Теперь и Бен бросался на каждый мяч так же исступленно и яростно, как она. Сегодня не имело значения, кто победит и кто проиграет. Лишь бы лупить ракеткой изо всех сил, сводя счеты с враждебным миром!
— Но зачем? — прорычал Бен, пнув ногой ни в чем не повинную стену.
— Затем, что я не могла иначе! — Мяч взвился в воздух, и досталось ему на славу.
— Поэтому ты и бесишься?
Ответа не последовало — напротив, воцарилось молчание. Бен резко обернулся, закусив побелевшую губу. Черт возьми, он любит эту девушку!
Противники испепеляли друг друга взглядами. Флорин расправила плечи, словно вознамерившись задать наглецу хорошую взбучку. Бен стиснул ракетку в кулаке так крепко, что на руке вздулись вены.
— Поэтому? — повторил он.
— Нет! — воскликнула Флорин и в следующее мгновение рухнула на колени, закрыла лицо руками и разрыдалась.
Ракетка со стуком упала на пол. Бен опустился рядом с девушкой, до боли сжал хрупкие локти.
— Флорин, милая, расскажи мне, в чем дело!
Светлые пряди в беспорядке разметались по плечам, губы дрожали, слезы потоком струились по щекам. Горячие ладони скользили по его груди, словно ища опору.
— Ох, Бенедикт, Джесси…
— Что — Джесси? — не понял он.
— Она прислала мне картинку. У нее все вроде бы хорошо, а мне скверно, словно я лишилась чего-то очень важного для меня…
Флорин сама толком не понимала, что с ней творится, а Бен тут же догадался о ее переживаниях. Он порывисто обнял девушку, поцеловал в висок.
— Как бы ты ни обманывала себя, но тебе не хватает любви. А девочка, к которой ты привязалась всем сердцем, сейчас далеко от тебя, и некому заменить ее. А я вряд ли осмелюсь… — Бен не договорил.
Флорин вздрогнула, судорожно обхватила его за шею. Уткнулась лицом в его плечо и зарыдала еще безутешнее. Бен ласково удерживал ее в объятиях: он отлично понимал Флорин, даже если слова ее звучали бессвязно. Разгоряченные тела их соприкасались, и близость эта связывала крепче всяких уз. Бен гладил ее по спине, укачивал, словно ребенка.
Когда рыдания усилились, Бен запустил пальцы в светлые волосы, заставил девушку откинуть голову, прильнул к губам в долгом поцелуе. Языки, точно теннисный мячик, сталкивались и отскакивали, продолжали сражение. Только никакая это была не битва, а высвобождение — наконец-то влюбленные дали волю эмоциям.
Сначала оба дышали прерывисто, а Флорин тихо всхлипывала. Затем воцарилась тишина — настолько полная, что можно было расслышать негромкое гудение ламп дневного света. Борьба окончилась — но ни бедра, ни губы не разошлись.
Поцелуй становился все нежнее. Неистовство сменилось расслабленностью. Ярость стала посвящением в любовь.
Они двигались точно волны прибоя, изучали и постигали друг друга, а затем отступали, дожидаясь новой подсказки. Флорин потянулась ему навстречу, но Бен слегка отстранился, заглянул в широко распахнутые синие глаза. В них читалась покорная готовность смириться с неизбежным и еще что-то — кажется, трепетная, самозабвенная нежность.
