сильнее, и она, скрывая свою радость, направилась к двери.
Когда, миновав холл, они прошли в библиотеку, слуга внес серебряный поднос с двумя бокалами и графином старого бренди. Поставив все это на стол, он поклонился и вышел, тихо закрыв за собой дверь.
Николас налил бренди в бокалы, и Люси взяла свой, глядя на него с сомнением. Она редко пила такие крепкие напитки. Чувствуя, как огонь разливается по всему телу, она мелкими глотками пила бренди. Потом, поставив бокал с недопитым бренди на маленький столик, обернулась к Николасу:
— Теперь рассказывай.
Он изложил подробности своего визита к мистеру Бруксу.
— Он ростовщик! — воскликнула Люси. — Я должна была предвидеть такую возможность.
Она хорошо знала после свадьбы, или даже еще раньше, насколько скромными были доходы Стэнли. Ее это беспокоило, но муж отказывался обсуждать с ней детали, только требуя иногда, чтобы она, по возможности, сокращала семейные расходы.
Люси покупала дешевое мясо, отказывалась от покупки дорогого сахара и белой муки, стараясь экономить на всем. Счета за ее туалеты были весьма скромными. К расходам же самого Стэнли на портного и сапожника она и вовсе не имела никакого отношения.
Люси даже предложила отказаться от услуг повара, чтобы готовить самой, но Стэнли, опасаясь критики соседей, отверг ее идею. И повар, и судомойка остались в доме, и только после смерти Стэнли, когда ей нечем было им платить, Люси отказалась от их услуг.
— Я знаю, что он часто играл после того, как уменьшились его доходы, — сказала Люси. — Я думаю, что именно поэтому он бывал в салоне герцогини Мне говорили, что там играют в карты по вторникам и четвергам, а вовсе не по пятницам, как помечено в его записной книжке.
— Это в отсутствие принца.
— Почему? — не поняла Люси. Николас нахмурился.
— Когда принц соизволит появиться в салоне герцогини, немедленно начинается карточная игра, в какой бы то ни было день.
Люси согласилась, понимая, что любое расписание могло быть нарушено присутствием особы из королевской семьи.
— Если это так, то кто привел Стэнли в салон? Он сам не мог получить приглашение в такой дом, кто-то должен был его представить.
Николас задумался.
— Вероятно, кто-то связанный с Бруксом. Тот, кто хотел втянуть его в еще большие долги. В присутствии принца ставки в игре бывали весьма высокими.
— Чтобы потом шантажировать Стэнли и заставить его принимать участие в похищении рубина?
Разговор всегда возвращался к пропавшему рубину, о местонахождении которого они даже не могли ничего предположить.
Если они размышляют верно, то это был гнусный заговор. Заговор, который не только привел к унижению ее мужа, но и сама Люси оказалась в долгу у этого Томаса.
Брукса. И если она не отдаст ему тысячу фунтов, он отберет ее дом.
— Не думай об этом, — сказал Николас.
Тон его снова был жестким, но она знала, что за ним скрываются сочувствие и доброта.
— Я не позволю никому отобрать у тебя дом, — добавил он.
Люси внимательно посмотрела на Николаса:
— Но тысяча фунтов… это же огромная сумма. Я знаю, что для тебя это не так, но я не могу позволить тебе потратить такие деньги. И кстати, о деньгах. С твоей стороны было весьма любезно прислать мне портниху. Но я не могу позволить тебе оплачивать мои туалеты. Я бы чувствовала себя как…
Она не могла заставить себя произнести слово «содержанка».
Он коснулся пальцами ее покрасневшей от смущения щеки, ее восхитительных губ, которые притягивали его. Ему пришлось собрать всю свою волю, особенно теперь, когда он знал, как она отвечает на его прикосновения, чтобы вновь не прикоснуться к ней, а затем — утром, днем или ночью — не снять с нее и с себя все одежды, чтобы насладиться той вспышкой страсти, которую они уже испытали однажды.
Он жаждал ее — за обедом, за завтраком, каждый день, каждый час. Виконт опасался, что его усилия удержать свою страсть делали его тон более жестким, чем обычно. Но к счастью, казалось, Люси этого не замечает.
Он вновь сдерживал, смирял себя, только бы она не подумала, что он привез ее в свой дом для собственного удовольствия. Он опасался — а вдруг, несмотря на все его старания, она, будучи не уверена в себе, убежит, бросится в свой дом, а это приведет к беде.
— Моя дорогая Люси, — сказал он, стараясь контролировать каждое свое слово, — ты должна иметь подобающую одежду. Вандалы, разгромившие твой дом, все твои платья превратили в тряпье. Что скажет твоя строгая кузина, увидев тебя голой на улице?
Она рассмеялась, а он, видя ее веселой, невероятно обрадовался. Заставить ее смеяться, сделать ее счастливой — он согласен всю свою жизнь посвятить только этому! И что могло быть важнее этого? Николас сделал еще один глоток бренди, ощущая прелесть напитка кончиком языка и чувствуя, как огненная жидкость обжигает горло и даже его кровь начинает двигаться быстрее.
Сейчас Николас уже сомневался, что его самообладания хватит надолго. А если решиться и увлечь ее в постель? Ведь это было именно то, чего ему так хотелось.
Поставив пустой бокал, он на минуту закрыл глаза. «Постарайся сдержаться, — говорил он сам себе, — ты же не слабовольный юнец, охваченный приливом страсти».
А жаль!
Люси видела, какая борьба происходит в нем. Разумеется, теперь она лучше понимала, что происходит с ним. Что доставляет ему такое беспокойство? И вдруг она вспомнила, что оставалось ей не ясно в нем. И она задала вопрос, который мучил ее все последнее время:
— Николас, почему вид маленького ребенка приводит тебя в такое волнение?
Глава 14
Николас замер, он выглядел так, словно его внезапно ударили. А она кусала губы, уже сожалея о своем вопросе.
— Прости меня, я не думала вторгаться, я… — бормотала Люси.
Она замолчала, глядя на Николаса, который молча поднялся, прошел через комнату к камину, не отводя глаз от огня.
В комнате воцарилось тягостное молчание.
О Боже, зачем она произнесла эти слова? Ни в коем случае не хотела она причинить ему боль. Сжав руки на коленях, она не знала, что ей делать. Так хотелось пойти вслед за ним, снять напряжение с его плеч, взять в ладони его лицо, не видимое сейчас. Но Люси опасалась, что он вконец рассердится на нее за бестактное вторжение в личную жизнь, которую он так тщательно охранял.
Огонь гудел и шипел, но ни он, ни она не шевелились, храня молчание. Люси чувствовала, что, несмотря на все его старания, ему все труднее скрывать от нее свои переживания.
— Мне так жаль, прости, — наконец произнесла она, — я не должна была спрашивать. Пожалуйста, забудь. Это твоя жизнь, и у меня нет права в нее вторгаться.
Николас молчал. Потом медленно повернулся. Выглядел он усталым и постаревшим.
Люси закрыла рот рукой, потрясенная горем, которое она ясно прочла в его глазах. Перед ней была трагическая маска, а в глазах стояла неутихающая, давняя боль.
— Мой дорогой, — прошептала Люси; она сама не заметила, как пересекла комнату и оказалась рядом с ним. Положив руки ему на голову, она надеялась лаской успокоить его. Ее прикосновения были легкими и нежными, как дыхание ребенка. Ребенок — это его больная точка. Именно поэтому он не мог смотреть на девочку Евы спокойно, без того, чтобы его лицо не искажалось маской страдания. Но что же могло вызвать такую муку?
