город поглотил его целиком, словно его и вовсе не было. Мы почесали затылки: и все это ради двух линий?
Однако поездка на надземке — истинное удовольствие. Кондиционер гонит в салон прохладный воздух, и из окна летящего поверху вагона открывается прекрасный вид на город. И кое-где еще можно увидеть маячащие на фоне домов коробки незавершенных зданий: азиатский финансовый кризис 1998 года заморозил безумный строительный бум, который так и не возобновился. И теперь эти стоунхенджи[10] наших дней дают приют бродягам и попрошайкам. Из поезда в бетонных пещерах недостроенных коробок можно заметить их гамаки, собак, развешенное на веревках белье, а иногда и медитирующего монаха в шафрановом одеянии. Хотя такси обошлось бы мне дешевле, я проделал весь путь до Сафан-Таксин на поезде, а там нанял лодку, чтобы доплыть по реке Чао-Прая до моста Дао-Прая. Река была забита баржами и длинноносыми пассажирскими суденышками, и я невольно вспомнил, как мы развлекались здесь с Пичаем…
Когда я оказался у моста, уже приближался вечер. «Мерседес» огородили металлическими столбиками, натянув между ними оранжевую ленту, и поставили охрану из двух молодых констеблей, которые уселись на машину — один на капот, другой на крышу. Сидевший по-турецки на капоте парень наблюдал, как я приближаюсь. Я приказал, чтобы он слез с автомобиля и вел себя, как подобает полицейскому. Парни послушно сложили ладони у лба и поклонились.
— Давно вы здесь?
— Восемь часов.
— Кто-нибудь приезжал снимать показания у поселенцев под мостом?
Констебли покачали головами. Я обошел «мерседес» и, оглядев снаружи, заметил, что заднее сиденье сложено так, чтобы от задней двери до спинок переднего сиденья образовалась ровная платформа. На полу у переднего пассажирского сиденья валялся забытый мобильный телефон. Машине придется еще потерпеть. Автомобили ветшают не так быстро, как человеческая память. Пустошь между «мерседесом» и лачугами поселенцев постоянно освещалась фарами проезжавших наверху машин. А под мостом уютно мерцали подключенные к идущим под аркой электропроводам лампочки. Люди сидели на бамбуковых циновках и ели. В пятнах света в горшках варили еду сидевшие на корточках женщины. Мужчины, одетые в шорты, отдыхали, поджав под себя ноги, играли в карты и пили из пластиковых стаканчиков. На столах — там, где женщины готовили ужин, светились сменяющимися картинками экраны телевизоров.
Я пересек пустырь и опустился на корточки возле одного из кружков мужчин; те не обратили на меня никакого внимания. Перед каждым из них лежала стопка банкнот, придавленная камнем. Я взял один из стаканчиков и принюхался. Рисовый самогон. Где-то должен быть перегонный куб, видимо, в самой большой лачуге в глубине под мостом.
— Скажи мне, брат, где найти старейшину?
Игрок что-то пробормотал и кивнул в сторону самой большой хибары. Я подошел и постучал. Из-за двери пахнуло сильно перебродившим рисом. Раздался сердитый крик.
— Пожалуйста, открой, брат, — попросил я.
Дверь отворилась, и на пороге появился лысый мужчина лет пятидесяти. За ним на небольшом, топившемся углем очаге стоял массивный керамический горшок. Из него на три четверти высоты поднималась трубка. Сам горшок был накрыт алюминиевым блюдом с водой. Спирт конденсировался на нижней стороне блюда и, капая, выводился через трубку, которая направляла жидкость в грубый тряпичный фильтр. Я показал свое удостоверение. Старейшина пожал плечами:
— Мы платим крыше.
— Не сомневаюсь. А как насчет игры?
— Здесь никто не играет.
Я мрачно кивнул.
— Кому вы платите?
— Суперинтенданту Пятнадцатого района полковнику полиции Сувиту.
— Хорошо. Но, как ты считаешь, ему понравится, если им займутся американцы из ФБР?
— Ты кто?
— Я пришел с миром, но мне требуется помощь. Сегодня убит американец, черный фаранг.
— Умер от укусов змей. Такое случается.
— Убит. Змеи убили и моего духовного брата, который был моим напарником.
Я упомянул о делах духовных, и старейшина посмотрел на меня с интересом:
— Твоего духовного брата? Сочувствую. Ты собираешься за него мстить?
— Разумеется.
— Думаю, тебе придется нелегко. Меня самого здесь не было. Но мне говорили, что приезжала банда. Молодые люди на мотоциклах.
— Кто тебе сказал?
— Старый Toy. Он сидел и курил, когда приехала машина, а за ней байкеры.
— Мне надо поговорить со старым Toy.
Старейшина подавил самодовольную ухмылку.
— Думаю, у тебя возникнут проблемы.
Он поманил меня за собой, и мы потащились к самой жалкой хижине. Крыша из листьев на бамбуковой раме покоилась на стенах из помятых алюминиевых пароходных кофров не выше четырех футов. Я решил, что, когда Toy был еще юн, по мосту проезжал грузовик и рассыпал эти самые чемоданы.
— Ну-ка помоги мне.
Мы подняли всю крышу целиком и уложили на землю. Внутри спал сухопарый седой старик, храпя во все горло.
— Перебрал самогона, — прокомментировал старейшина таким тоном, словно подобное поведение старика выходило за пределы его понимания. — Хочешь, чтобы я его разбудил?
Он отодвинул один из кофров и пнул спящего в ногу. Безрезультатно: старик продолжал храпеть. Старейшина несколько раз лягнул его по пояснице — с каждым разом все сильнее и сильнее, пока я не сказал:
— Довольно.
Мы водрузили крышу на место.
— Он вообще-то когда просыпается?
— Обычно он появляется около полудня и сразу принимается за самогон. А затем продолжает пить до тех пор, пока не приходит в такое состояние, как сейчас. Наверное, скоро умрет.
— Я вернусь завтра в полдень, но хочу застать его трезвым. Не давай ему самогона. Хорошо?
Старейшина кивнул, выдавив улыбку.
— Может быть, еще кто-нибудь что-то видел?
Он посмотрел на канал, затем кивнул в сторону игроков в карты и женщин у горшков с варевом:
— Сам спроси у них.
Я понимал, что это бесполезно. Только пьяница, знающий, что через несколько недель умрет, способен открыть полицейскому правду.
— Не давай ему пить, — повторил я, собираясь уходить. — Полковнику Сувиту не понравится, если сюда нагрянут агенты ФБР и станут рыскать, вынюхивая, кто здесь варит брагу, занимается игорным делом и промышляет яа-баа.
— Здесь никто не промышляет яа-баа, — с упреком возразил старейшина. — Это убийственный наркотик.
Я доехал до реки на такси и сел в лодку, где оказался в компании лишь самого лодочника и двух монахов. Мы плыли рядом с другими лодками и баржами с рисом, почти невидимыми в ночи. Прибыв на место, я пропустил монахов вперед, наблюдая, как старший подбирает полы одеяния, чтобы ни за что не зацепиться, и поднимается, освещаемый единственным газовым фонарем, на старый деревянный причал. Монахи вышли из магического круга белого света и растворились в темноте. А я пошел к себе домой по немощеной тропинке, мимо разномастных хижин самовольных поселенцев.
Под навесом лежал, развалившись, давешний парень; при моем появлении его товарищ ему что-то
