Джек Финикс-младший зевнул. Впервые Тристрам заметил, что на скулах у него растут черные волосы. 22 – 21 – 20 – 19.
– Полиция в доках, – заговорил Дартнелл. – Только так и можно обращаться с этими ублюдками. Шайка бандитов! Это можно было сделать много лет назад.
Он с одобрением посмотрел на одетых в серое полицейских с легкими карабинами в руках, носивших, словно траур по эпохе пелагианства, черные галстуки.
12 – 11 – 10.
Тристрам представил себе, как он бьет по смазливому жирному лицу какого-нибудь гомо или Кастро.
3-2 – 1..
И вдруг он увидел лицо – не смазливое и не жирное. Он увидел своего брата Дерека. Оба с удивлением уставились друг на друга.
– Гоб знает, что такое! Ты что здесь делаешь? – вырвалось у Тристрама.
– О, Тристрам! – засюсюкал Дерек с фальшивым участием.
– Это ты?!
– Да, я. Ты меня искал или как?
– Конечно, тебя, дорогой мой. Чтобы сказать тебе, как ужасно я огорчен. Бедный, бедный мальчик!
Кабина лифта быстро заполнялась.
– Это что, принесение официальных соболезнований? Я всегда думал, что твой департамент только радуется смертям, – озадаченно нахмурился Тристрам.
– Я здесь как твой брат, а не как чиновник Министерства бесплодия, – чопорно произнес Дерек. – Я пришел затем, чтобы выразить тебе свое… – он чуть не сказал «сочувствие», но вовремя понял, что это прозвучало бы цинично, – чтобы навестить брата. Я видел твою… жену (короткая, пауза перед словом, неестественно выделившая его, придала слову неприличный оттенок), и она сказала мне, что ты еще на работе, поэтому я… Ну что тут говорить: я ужасно, ужасно огорчен. Мы должны встретиться и посидеть как-нибудь вечерком, – сказал он, переходя к прощанию. – Поужинать или еще что-нибудь… Ну а сейчас я должен лететь. У меня назначена встреча с Министром.
И Дерек удалился, виляя задом.
Тристрам, все еще хмурясь, втиснулся в лифт между Спрэггом и мисс Уоллис.
«Что же это происходит?» Дверь кабины закрылась, лифт пошел вверх. Мисс Уоллис, бледная толстуха с блестящим от пота носом, дышала на Тристрама запахом пюре из сушеного картофеля.
«С чего это Дерек удостоил нас своим посещением?» Братья не любили друг друга, и не только потому, что Государство поощряло неприязнь между родственниками в качестве элемента политики дискредитации самого понятия семьи. В их семье дети всегда завидовали Тристраму, любимчику отца, потому что ему было доступно то, что не было доступно им: тепленькое местечко рядом с отцом в его постели воскресным утром, срезанная верхушка от яйца, которое отцу подавали на завтрак, лучшие игрушки под Новый год… Второй брат и сестра только пожимали плечами, но не таков был Дерек. Тот выражал свою ревность ударами исподтишка, оговорами, пачкал грязью выходной комбинезон Тристрама, ломал его игрушки. В юности братьев окончательно развели сексуальная инверсия Дерека и неприкрытое отвращение к ней Тристрама. В дальнейшем, несмотря на менее основательное, чем у брата, образование, Дерек преуспел в жизни гораздо более его. Отсюда вспышки зависти с одной стороны и задранный нос – с другой.
«Так какое же мерзкое дело привело его сюда сегодня?» – Тристрам как-то бессознательно связывал визит Дерека с новым режимом, с началом Интерфазы. Может быть, они – Джослин и Министерство бесплодия – уже успели созвониться и обыскали его квартиру, пытались найти конспекты еретических лекций, может быть, допрашивали жену, задавали ей вопросы по поводу его отношения к Политике Регулирования Населения… Чувствуя непроизвольный страх, Тристрам постарался припомнить, что было «такого» в прочитанных им лекциях: иронический панегирик мормонам в штате Юта, красноречивое отступление по поводу «Золоченого Сука» (запрещенного чтения), возможные насмешки над гомоиерархией после очередного особенно плохого школьного обеда…
«Самое паршивое, что я ушел из школы без разрешения именно сегодня», – вертелось у него в голове. Но к тому времени, когда лифт достиг сорокового этажа, спиртное ударило в голову, и Тристрам почувствовал себя гораздо храбрее. Алк кричал: «Пошли они все к чёрту!» Тристрам приблизился к своей квартире, постоял перед дверью, стирая в душе рефлективное ожидание приветственного детского крика, и только потом вошел внутрь.
Беатриса-Джоанна сидела в халате, ничего не делая. Она быстро вскочила, удивленная столь ранним приходом мужа. Тристрам заметил приоткрытую дверь спальни, постель, смятую так, словно на ней метался в бреду больной.
– У тебя был посетитель? – спросил он.
– Посетитель? Какой посетитель?
– Я видел внизу моего братца. Он сказал, что был здесь, хотел видеть меня.
– А-а, он… – Беатриса-Джоанна облегченно вздохнула. – Я думала, ты имеешь в виду… ну, там… какого-нибудь посетителя.
Тристрам шумно втянул носом воздух, наполненный запахом «Анафро», словно принюхиваясь к чему-то подозрительному.
– Что ему было нужно?
– Ты почему так рано пришел? – спросила Беатриса-Джоанна. – Плохо себя чувствуешь или что?
– Я почувствовал себя очень плохо после того, что мне сказали. Я не получу повышения. Чадолюбие моего отца лишило меня права на это. И моя собственная гетеросексуальность тоже.
Заложив руки за спину, Тристрам поплелся в спальню.
– У меня не было времени прибраться, – входя за ним, проговорила Беатриса-Джоанна и принялась расправлять простыни. – Я ходила в больницу. Меня долго не было дома.
– Похоже, что мы провели беспокойную ночь, – сказал Тристрам, выходя из спальни. – Да, – продолжал он, – работа теперь достается таким выскочкам-гомо, как Дерек. Мне нужно было ожидать того, что случилось.
– Мы переживаем мерзкое время, правда ведь? – спросила Беатриса-Джоанна. На мгновение она застыла, держа в руках конец мятой простыни. В лице ее было что-то жалкое. – Все так плохо…
– Ты мне так и не сказала, зачем приходил Дерек.
– Совершенно не поняла. Он тебя искал. – «Я на волоске, – думала Беатриса-Джоанна. – Я едва-едва держусь». – Вообще-то видеть его так, вдруг, было несколько неожиданно, – сымпровизировала она.
– Он лжец! – убежденно произнес Тристрам. – Я думаю, что он приходил не затем, чтобы просто нам посочувствовать. Как он узнал о Роджере? Как он мог докопаться? Держу пари: он узнал только потому, что это ты ему сказала!
– Он знал, – соврала Беатриса-Джоанна. – Он увидел фамилию в Министерстве. В ежедневных сводках о смертности или где-то там еще. Ты есть будешь? Я совсем не хочу.
Она оставила в покое постель, прошла в столовую и заставила спуститься с потолка – словно какого-то полярного божка – маленький холодильник.
– Он что-то вынюхивает, – решил Тристрам. – Это точно. Я должен быть осторожен.
И тут в голову ему снова ударил алк.
– А хотя какого черта я должен осторожничать? Да пропади они все пропадом! Все эти людишки типа Дерека, которые правят страной.
Тристрам выдвинул из стены сиденье. Беатриса-Джоанна повернула к нему крышку стола, подняв его из пола.
– Я чувствую, что ненавижу этих людей, – признался Тристрам, – дико ненавижу. Да кто они такие, чтобы указывать нам, как распоряжаться нашей жизнью! И вообще, мне не нравится то, что сейчас происходит. Крутом тучи полицейских. Вооруженных!
Он не стал рассказывать ей о том, что произошло с бывшим священником. Беатриса-Джоанна не любила видеть его пьяным. Она подала ему холодную котлету, приготовленную из восстановленных сушеных овощей, потом кусок пудинга из синтелака. Тристрам с аппетитом принялся за еду.
– Хочешь ЕП? – спросила Беатриса-Джоанна, когда он расправился с пудингом.
