неожиданно бросил вопрос одному из сидевших на корточках мальчиков:
— Вы. Сформулируйте доктрину прибавочной стоимости.
Ошеломленный мальчик затряс головой. Шу Хунь оставался учтивым, бесстрастным.
— Шу Хунь, — продолжал Краббе, — как в Малайе произойдет революция?
— Какая революция, сэр?
— Слушайте, — сказал Краббе. — Я подозреваю самое худшее. Подозреваю, что это класс идеологической подготовки.
— Я таких слов не понимаю, сэр, — сказал Шу Хунь.
— Поосторожнее, — предупредил Краббе. — Книгу я заберу. Выясню, что за книга.
— Книга хорошая, сэр, по экономической теории. Мы интересуемся такими вещами, и имеем право, сэр, обсуждать их на своем родном языке. Нам не дают другой возможности собираться с такой целью. Либо домашнее задание, либо игры, либо дебаты по-английски.
— Вы здесь затем, чтобы получить британское образование, — объявил Краббе. — Хорошо это или плохо, не мне судить. Хотите создать дискуссионную группу, спросите меня. А вы нарушаете правила, не лежите в постелях, выключив свет. Я должен доложить об этом. А теперь все сейчас же ложитесь.
Вернулся в собственную квартиру, весьма обеспокоенный. Налил себе чуточку виски, сидел, курил, глядел на брошюру. Большой кричащий иероглиф на обложке не имел для него ни малейшего смысла. Надо будет спросить о ее содержании Ли, учителя математики. Но он был уверен, что Бутби ничего не сделает. А также был уверен, что в других пансионах проходят другие идеологические собрания. Идеологическая подготовка подразумевает преследования. Есть еще великая традиция частных привилегированных школ — не ябедничать.
Краббе беспокойно расхаживал по большой гостиной, в конце концов остановился, оглядывая корешки книг за запотевшим стеклом стандартного книжного шкафа. Некоторые книги остались от его университетских времен — поэты вроде Одена и Спендера, романы Ишервуда, Дос Пассоса, Андре Мальро. В ту пору он сам какое-то время был коммунистом; так было принято, особенно в годы Испанской войны. Вспоминал студента-инженера с распущенным ртом, у которого имелось полное собрание сочинений Ленина и который с легкостью применял диалектический материализм ко всем человеческим функциям — выпивке, занятиям любовью, фильмам, литературе. Вспоминал девушек, которые ругались, курили одну за другой сигареты, целенаправленно культивировали непривлекательность; вспоминал компании, где их встречал, песни, которые они пели в компаниях:
Теперь эти воспоминания пахли старыми яблоками, превратились в засушенные цветы. Может быть, эти мальчики точно такие же, каким был он, сгорая от юношеского желания переделать мир, и к этому следует относиться столь же несерьезно? Шу Хунь хорошо успевает по истории. Краббе хотел, чтобы он поехал в Англию, получил там степень. Перед ним будущее. Неужели он в самом деле считает засады, выпущенные кишки, отрубленные невинные головы обязательным и неизбежным шагом к свободе и счастью Востока? А знает ли этот молоденький мальчик, что такое власть и стремление к власти?
Краббе услышал поющий вверх гамму автомобиль, огибавший длинную подъездную дорогу. На часах было почти двенадцать. Машина остановилась у веранды, послышались короткие слова, хлопнула дверца, потом автомобиль снова поехал, распевая гамму вниз на дороге у реки, ведущей в город. Слышно было, как Фенелла поднимается по лестнице. Он пошел к дверям ей навстречу. И сказал:
— Привет, дорогая.
Она выглядела раскрасневшейся, радостной, позабывшей дневную ссору. И сказала:
— Вот и я.
Они поцеловались.
— Хороший был фильм?
— Ох. — Она направилась вперед него в гостиную. — Дай мне сперва выпить. Разбуди Ибрагима, пусть льда принесет.
— Ибрагим еще не вернулся. Тоже в кино пошел.
— Ну, плевать. Кажется, вода вполне холодная. — Села, томно шлепнувшись, выпила разбавленного джина. — Ну, — сказала она, — история довольно длинная. Мы так и не попали в Тимах.
— Не попали?
— Ты что-нибудь знаешь об этом шофере, как его, Хан какой-то там.
— Ничего. А что?
— Ну, мы по дороге сломались. По крайней мере, он сказал, что сломались. Умудрился привести машину в какое-то поместье, очень кстати оказавшееся поблизости, по-моему слишком кстати. Наверно, машина кашляла немножко, но, думаю, до Тимаха можно было доехать. Сказал, знает нескольких тамошних специальных констеблей и шофера из поместья. Сказал, машину можно починить.
— Он говорит по-английски?
— Нет, по-малайски. Но я понимала. Мне действительно надо язык выучить, Виктор. Глупо не знать малайского, живя в Малайе.
— Вот как, моя дорогая. Совсем новая нота.
— Ну, собственно, я сегодня хотела бы многое выяснить, а никто не говорил по-английски. Все немножечко знают малайский.
— Что ты хотела выяснить?
— Ох, история длинная, длинная. Приехали мы в то поместье, там какая-то компания. В основном тамилы. Как бы какая-то религиозная церемония, но в то же время не религиозная. Самые невероятные вещи. Ты даже представления не имеешь.
— Например?
— Ну, одни ходили босиком по битому стеклу, другие протыкали ножом щеку, один кинжал проглотил. Песни пели. И мы пили вонючий напиток, который называется тодди.
— Ох.
— Ты его когда-нибудь пил?
— Да, немного.
— Ну, ничего, если нос затыкать. Вполне пьянит, очень мягко.
— И правда.
— Я выпила довольно много. Они всё наливали. Правда, вечер был очень интересный. Как в «Золотой ветви».[31]
— Но ты фильм пропустила.
— Да, фильм я пропустила. Все равно, меня на самом деле никогда не привлекал «Броненосец «Потемкин». Следующий не пропущу.
Перед тем как заснуть, Фенелла сказала:
— Знаешь, этот самый Хан, шофер, действительно вполне милый. Очень внимательный. Хорошо бы только понимать, что он мне говорил. Похоже было на комплименты. Все прямо как в романе, правда? — добавила она. — Как в каком-нибудь дешевом романе про Каир и всякое такое. — Она немножечко похихикала, потом провалилась в сон, очень тихо похрапывая.
Пока она счастливо спала, двое мужчин счастливо бодрствовали. Одним из них был Алладад-хан. Он надулся от гордости, снимая перед зеркалом рубаху. Напряг мускулы, обследовал зубы. Испробовал разнообразные мины, закончив сладострастной ухмылкой, которая, как он понял, фактически была ему не к лицу. Принял выражение спокойного достоинства, гораздо более подобавшее Хану. Потом сказал в зеркало несколько слов по-английски.
