– Совершенно верно, – вмешался жилистый коротышка, – мы все хотим мира. И не желаем повторять ошибок прошлого. Нет, было, конечно, и что-то хорошее, но в целом… И если опять случится какая-нибудь заварушка, ее начнете именно вы, русские ублюдки.
– Они такие же простые парни, как мы с тобой, – вмешался мужчина, сидящий за столиком. – Том, Дик или Гарри. Только имена у них другие.
Судя по его болезненной худобе и землисто-серому цвету лица, он был тяжело болен. Пол решил, что, наверное, у него рак, и впервые за весь вечер подумал о смерти.
– За ваше здоровье!
– За ваше здоровье!
Придется просто-напросто напоить Егора Ильича. Пьяный, он уснет и продрыхнет завтра до полудня. Господи, пусть скорее наступит завтра. И все закончится. Пол уже видел себя спокойно сидящим в чистом финском баре, окруженный женщинами с глазами голубыми и глубокими, как прозрачные горные озера. Он посмотрит, как юный Опискин двинется навстречу новой жизни, а потом спокойно пропустит в баре кружечку-другую пивка, в ожидании объявления посадки на свой рейс. Пол инстинктивно уперся правой ногой в палубу, словно нажимал на педаль акселератора. Скорее! Скорее!
– За ваше здоровье!
– За ваше здоровье!
– Простой рабочий, обычный член профсоюза не хочет войны, – сказал больной раком.
– Я, – вздохнул человек с визгливым голосом, – специализировался на изучении эпохи ранних Тюдоров. Русские с тех пор не изменились. 1554 год. Письма Ченселора. Слушайте: «Они все как один – проходимцы и мошенники. Держать в узде их можно только при помощи физических наказаний. Им свойственны беспробудное пьянство, распутство и вымогательство». Какими они были тогда, такими и остались по сей день. Им нельзя доверять.
– Ты, – буркнул толстяк с гладко прилизанными светлыми волосами, – наверное, профессор?
– Пока нет. Но я читаю лекции.
– Ты – профессор. Ну и говори о своем профессорском классе. А с нами все обстоит по-иному.
– За ваше здоровье!
– За ваше здоровье!
– За ваше здоровье! Англичане – клевые парни. А английские бабы – те еще штучки. Шутки шутят, – заливался Егор Ильич.
– С ним полный порядок, видишь? Он русский парень, простой рабочий. Он нацепил вечерний костюм, но это его рабочая форма. Все равно он рабочий.
– Что-то я не вижу, чтобы он сейчас был занят своей работой.
Человек с маленькой розочкой в петлице нервно забарабанил по столу.
– Они вчера полностью выложились, когда бились с нашими парнями. Жаль, что железный занавес не допускает купли и продажи. Тот, что был на левом краю, как его фамилия?
– Настиков… или как-то очень похоже.
– За ваше здоровье!
– За ваше здоровье!
Бутылка уже почти опустела. Причем ее почти полностью опорожнил Егор Ильич. Полу досталось всего несколько глотков. Глазенки стюарда ярко горели, как изюминки в известной рождественской игре, нижняя губа угрожающе покраснела, но в целом он был почти трезв и преисполнен готовности продолжать застолье.
– …Заработали пенальти за игру руками, а затем последовал тот удар в перекладину. Потом передача справа этому… как-там-его-зовут, а от него другому… не помню…
– Что-то, оканчивающееся на -инский.
– И прямо в сетку.
– А русские варвары начали приставать к нашим людям с вопросами: откуда они и зачем приехали. Наши ответили, что они англичане и не ищут ничего, кроме дружбы и взаимопонимания, которые пойдут на пользу обоим королевствам…
– Он все это знает. Скажи ему.
– Еще одна бутылка, – крикнул Пол.
– Смотри, англичанин, а по-русски говорит как абориген.
– Не называй их так. Они не аборигены. Они такие же, как мы с тобой.
Откупорили вторую бутылку коньяка. Всякий раз, когда Пол задирал голову, чтобы сделать глоток, у него громко похрустывала шея. Стаканов не было.
– За ваше здоровье!
– За ваше здоровье!
– Знаете, – сказал сопящий толстяк с плоской, квадратной физиономией, – если бы все было сделано как положено, они бы пошли тем же путем.
– Где стаканы?
– По бутылке каждому!
– Слушайте: «Если человека поймали на воровстве, его сажают в тюрьму, бьют, но на первый раз не вешают. Это они называют милосердием. Если он повторяет свой проступок вторично, ему разрывают ноздри и ставят клеймо на лбу. На третий раз его вешают».
– За ваше здоровье!
– За ваше здоровье!
– У нас есть два стакана, – просипел мужчина с одышкой, – я могу налить.
– Нет, нет и еще раз нет, – запротестовал Пол, – вы ничего не понимаете. Я пытаюсь его напоить. На это есть особые причины. Очень важные. Вопрос жизни и смерти.
– По-моему, он в полном порядке, – усомнился человек с розочкой в петлице, – а вот ты уже хорош.
– Пожалуй, – не стал спорить Пол. – Я вижу, вы спортсмены. Поспорьте с ним на фунт, сможет ли он выпить эту бутылку сам.
– Тогда получится обман, – сообщил больной с землистым лицом, – нечестно.
– За ваше здоровье! – пылко провозгласил Егор Ильич.
– Нет, – икнул Пол, – теперь ты один.
– Почему все самое лучшее достается какому-то грязному русскому? – вздохнул только что подошедший тип, от которого за версту несло прогорклым маслом. – Где этот хмырь воспитывался?
– Ладно, – согласился толстяк с прилизанными волосами, – дам ему пять шиллингов, если он это сделает.
. – Добавьте еще пять от меня, – вскинулся юный знаток эпохи Тюдоров, – за удовольствие видеть его на полу.
– Это же месть! А еще образованный человек. Невежда, вот ты кто.
– Я их ненавижу, – выпалил юноша, – и не скрываю этого. По крайней мере, это честно.
– Еще десять шиллингов от меня, – сказал Пол. – Слышишь? – Он ткнул Егора Ильича в бок. – Получишь фунт, если выпьешь весь коньяк до дна. Один милый, славный фунт. – И он помахал банкнотом перед носом Егора Ильича.
– Понимаю, – сказал Егор Ильич. Он взял бутылку и повернулся к собравшейся вокруг них компании. – За ваше здоровье!
– Я тоже как-то раз был вынужден сделать то же самое, – сообщил Пол, – только я выпил бутылку водки. И при этом едва не вывалился в окно. Меня держали за ногу.
– Тогда пусть он тоже вылезет в иллюминатор, – предложил будущий профессор. – А мы подержим его за ногу.
– Месть!
Егор Ильич начал пить. Бутылка медленно, но неуклонно поднималась все выше и выше, описывая дугу, центром которой были толстые, влажные губы, присосавшиеся к горлышку. В начале бутылка занимала горизонтальное положение, в конце приняла вертикальное. Глаза Егора Ильича все время оставались закрытыми. Так уставший садовник на ярком солнце утоляет жажду холодным чаем.
– Боже правый! Он сделал это!
