лучший костюм. Было такое чувство, будто мы идем жениться в бюро бракосочетаний. Я надела шубу из крашеного опоссума, очень тщательно подмалевалась, мы, наверно, казались очень симпатичной супружеской парой, когда шли к автобусу. А когда мы шли к автобусу, Говард вдруг сказал:
– К черту! Зачем мы это делаем? Я вызову по телефону такси.
Автобусная остановка была прямо немножечко за телефонной будкой, и, наверно, при виде телефонной будки эта мысль и втемяшилась Говарду в голову. Так или иначе, он отправил меня обратно домой дожидаться, а потом вернулся, а потом прибыл один из служащих «Гринфилда», чтобы доставить нас на вокзал.
Говард определенно сегодня был в бесшабашном расположении духа, или в слишком самоуверенном, потому что, когда мы вошли в кассовый зал вокзала на Лондон-роуд, опять сказал: «К черту!» – и потом взял для нас первый класс. Я никогда раньше не ездила первым классом, по крайней мере, билета не покупала; пробиралась по примеру всех прочих в отделение первого класса с билетом второго, но только при очень коротких поездках, когда по поезду не ходил контролер, да и делала это не часто. Поезд немножечко был переполнен сегодня, в Лондон ехала целая куча деловых людей, и в отделении, куда мы вошли, сидели четверо очень старых, благополучного вида мужчин, которые читали «Таймс», но не настолько внимательно, чтоб по старинке не оглядеть меня с самой макушки до пят. В отделении стоял запашок вроде того, что бывает на пантомиме в День подарков,[10] портвейный и сигарный; носы у тех мужчин были сплошь покрыты пятнышками и синими сосудиками, а вены на руках, державших газеты, за милю бросались в глаза. Эти старые богатые мужчины ехали в Лондон взглянуть, как идут дела на бирже, или еще что-нибудь, или подать заявку на оформление права собственности, или что-нибудь типа того. Говард мне купил очень шикарный журнал «Вог», сообразив, что тут не место для женских журналов за пять пенсов, а себе купил «Таймс». Поэтому в одном отделении «Таймс» было пять штук, и никто не просил: «Дочитаете „По родной стране“, передайте, и можете читать мои „Курьезы“. Говард тоже читал „Таймс“ как следует, хмурясь, и мне тогда пришлось напомнить себе, что, в конце концов, Говард учился в грамматической школе; пусть даже у него действительно были фотографические мозги, он кое-что знал, интересовался вещами, о которых никогда со мной не говорил. Хмурился он над статьей про Стравинского, или про кого-то с похожей фамилией, пока поезд вылетал из грязного города в чистую сельскую местность и мчался к Лондону.
Мы очень мило позавтракали в вагоне-ресторане первого класса, невзирая на очень сильный стоявший там запах брюссельской капусты. Заказали мясной суп, потом телячьи котлеты с томатным пюре и мороженым горошком, потом пудинг по-министерски. Вдобавок взяли полбутылки под названием «Медок», а когда принесли кофе, выпили также и бренди. Я после этого стала немножечко сонной; когда вернулись в отделение, все решили, по их словам, чуть-чуть всхрапнуть, только бедному машинисту нельзя было спать, доставляя нас в Лондон. Один старик-собственник в отделении храпел по-настоящему громко. Я вздремнула, несмотря на это, а когда проснулась, то было темно, и Говард сказал, что как раз подъезжаем к Юстону. Я немножечко удивилась, когда Говард сказал мне вдобавок, что мы еще не доехали до конца. Нам надо было добраться до Чаринг-Кросс, там сесть в поезд до какого-то пригорода или чего-то такого, за Лондоном, так как тот самый телецентр там и был.
Когда мы со временем добрались, телецентр оказался действительно очень большим и очень современным, рядом стояла целая куча фургонов и автомобилей. Мужчина в больших стеклянных дверях, похоже, узнал Говарда и мило мне улыбнулся. Потом Говард, зная дорогу так, будто он тут работал, повел меня по коридорам, и в конце концов мы пришли типа в гостиную с очень толстыми коврами и с пепельницами вроде больших стеклянных колес, а потом нам дали чаю. Было очень уютно, и все были очень милыми. Вскоре пришла пора Говарду идти гримироваться, а потом я почувствовала старое сердцебиение. Но все были очень милыми. И очень хорошо одетыми.
Глава 8
И когда я наконец познакомилась с Лэдди О'Нилом, то тоже нашла его очень милым, по-настоящему очаровательным, он все что-то жевал, освежая дыхание. У него были очень милые манеры. Роковой час все время приближался и приближался, и меня отвели в так называемую аудиторию, усадили на место в самом первом ряду. Заходили люди, жаждавшие посмотреть это шоу, а я за всю жизнь никогда не пойму, зачем кому-то приходит желание проделывать долгий путь, какой кое-кто из них проделал, просто ради получасового шоу, в котором они лично не заинтересованы. Я имею в виду, вполне можно смотреть его в собственном доме, если ты лично не заинтересован, но ехать в такую даль – совсем другое дело. И по- настоящему, если подумать, шоу было не очень-то интересное. Тем временем все эти люди входили, а стрелки на часах замерли. Там были экраны мониторов на потолке, и мы видели, как они сплошь вспыхивают огнями, а мужчины у камер катались вокруг и поднимались в воздух, а потом опять опускались. Тогда я увидела, что во всем этом было что-то волнующее, гораздо более волнующее, чем само шоу, если не считать, разумеется, моей личной заинтересованности, и т. д., и т. п.
Потом Лэдди О'Нил пришел нас подбодрить, отпустил несколько шуток, попросил хлопать в нужных местах, а потом мы ждали и видели на мониторах рекламу перед шоу, потом наступила тишина, потом заиграли, как музыка, буквы БКИФ, то есть «Британская Компания и Филиал», что бы это ни значило, потом появилось название шоу, потом мы все хлопали, пока тот парень наигрывал на электронном органе, и шоу началось. Сидевшая от меня справа женщина все время хрипло дышала, и от нее сильно пахло перечной мятой. Слева от меня была маленькая девочка лет девяти-десяти, как казалось, ничейная. Первая часть шоу прошла, как обычно; хлопали весьма глупым людям, которые знали дважды два – четыре, и даже тут им нужна была помощь, а одного старика приветствовали за то, что ему восемьдесят восемь и он ни про что ничего не знал. А потом пришлось смотреть на старуху-поденщицу, фонтан юмора кокни, как было объявлено, хотя мне это просто казалось откровенным хамством. Она для смеха вытащила изо рта вставные челюсти и исполнила «Выше колени, мамаша Браун» вместе с бедным Лэдди О'Нилом, который прикидывался, будто ему это нравится больше всего в своей жизни. А потом пришла пора рекламной паузы. Похоже, все в студии слышали, что я жена Говарда, и люди мне вежливо улыбались, как бы жалея меня. Одна старушка пихнула меня сзади в спину и говорит:
– Вам надо бы там быть с ним вместе, тут уж столько раз выступали женатые пары.
А какой-то мужчина с ней рядом, наверное муж, говорит:
– Не мели ерунду, в той в стеклянной кабинке поместится только один, что ж ей, как чокнутой, просто стоять и ничего не делать?
Меня затошнило по-настоящему, когда занавес снова открылся, а сзади типа занавески с надписью поперек «1000 фунтов». Две девушки, они по-настоящему назывались ведущими, вышли с Говардом, пошло громкое хлопанье и приветственный крик, но я ничего не могла, только сглатывала большой комок, который все поднимался по новой после того, который я сглотнула. Ну, со мной тех двух девушек познакомили перед началом шоу, обе были очень милыми на самом деле, вполне хорошо образованными, а то, что они улыбались и надевали сетчатые чулки, было на самом деле игрой, они делали это за деньги, потому что, сказали, в актерской профессии все забито, оказывается, очень трудно получать в пьесах хорошие роли. Звали их Вики и Морин. Говард выглядел, как всегда, симпатично и очень уверенно, слегка поклонился с небольшой усмешкой в благодарность за аплодисменты. Потом его поставили в стеклянную кабину со светом внутри, и там были большие часы на стене. Ему пришлось надеть наушники, Лэдди О'Нил приготовил свой микрофон и сказал:
