задумавшись. Не показалась мне очень эффектной.
Я услышала из гостиной громкий шум, крики, какие-то удары, и поэтому снова пошла туда. Говард, Ред и другой мужчина как бы спорили, Говард кричал:
– Я не хочу больше внешнего мира, поэтому убирайтесь все вместе, или я вас убью. – Потом выхватил у того самого у другого мужчины машинку, – по-моему, Ред назвал его Хиггинсом, – и попробовал как бы выставить их из комнаты, используя как орудие пишущую машинку, которая была портативной. Потом завязалось типа борьбы за ту самую машинку, и Хиггинс говорил;
– Эта мая, атдай, сволачь, – а Ред как бы обращался к обоим, говоря:
– Ну ладно, полегче, зачем так-то ведь, правда?
Потом ту самую машинку немножко подергали, она упала на пол, видно было, это не пошло ей на пользу. Хиггинс начал кричать и ругаться, упал на колени перед своей машинкой, как бы перед раненым домашним животным. Потом тот самый Хиггинс встал в большой ярости и нанес сильный пинок прямо в экран ТВ, который не разбился по какой-то причине. Но на этот раз я разозлилась, видя, как незнакомец себе позволяет подобные вольности в нашем доме, и ударила Хиггинса по лицу. Тогда Хиггинс назвал меня неподобающим словом, тогда Говард на него прыгнул, повалил на пол и принялся колотить. К этому времени люди из другой комнаты пришли посмотреть, что творится, Ред крикнул им:
– Вон, вон, быстро, – и они просто исчезли, но сначала я кинулась к той самой маленькой черноволосой модели, или кто она была такая, и дернула ее за волосы. Она сильно взвизгнула, а потом попросту удрала. Хиггинс всхлипывал перед Говардом, лежа на животе на полу, обзывал Говарда проклятой сволочью. А Ред говорит:
– Это грязный и свинский поступок.
– Меня от вас от всех тошнит, – сказал Говард. – Так что не надо мне рассказывать, какой поступок грязный и свинский, а какой нет. Я только хочу увидеть, как вы выкатываетесь в парадную дверь, да поскорее. – Кстати, он все время, пока это все говорил, тяжело дышал. – Плевать, что та самая вещь не отпечатана. И так вполне годится. Больше спасибо, что сделали. – Говард сказал это так, словно на самом деле в виду не имел. – Наверно, еще денег хотите, вроде гонорара. – И вытащил из кармана фунты и доллары, настоящую кучу, и вывалил все на стол. Тот самый Хиггинс, который встал с пола, стоял, смотрел на деньги как бы в благоговейном страхе. А потом сказал:
– Ты маю машинку сламал, сволачъ.
Тогда Говард сказал:
– Ладно, купите другую, – и бросил на стол кучу пятифунтовых бумажек. – Только убирайтесь, больше я ничего не прошу. Оставьте меня и мою жену в покое.
– Ох, Говард, – говорю я, видя, как те двое сгребают деньги. И взглянула на Реда, и Ред взглянул на меня, как бы с пониманием и сочувствием. А потом Ред послал мне взгляд, который могу назвать только как бы предупреждающим, чего я вообще не поняла. А Ред говорит:
– Хорошо. Я только поднимусь, уложу свои немногие вещи, и Хиггинс тоже.
– Я схожу наверх, – говорю я, – посмотрю, все ли в порядке. Наверно, постельное белье надо сменить.
– Нечива, – говорит Хиггинс как бы насмешливо. – Сменити, кагда мы уйдем. Я ни дам, штоб слидили, как я вещи сабираю пирит тем, как миня вышвырнут.
– Ох, кретин, – говорит Ред, чуть не пнув Хиггинса.
Я все-таки пошла следом за ними наверх, но на самом деле все было немножко испорчено. Ред успел только шепнуть мне:
– Пойдем сейчас со мной. Лучше тебе уйти. Я ни капельки не доверяю этому человеку. Он сумасшедший, вот кто.
– Кто, Говард? – шепчу я в ответ. – Ох, ерунда.
Тут Говард стал подниматься в ванную, в ванной начался другой небольшой скандал, так как там был другой мужчина, Кросби в самом деле сидел голый в ванне, полной горячей воды, и писал на какой-то дощечке, положенной поперек ванны. Я просунула голову в дверь и больше ничего не увидела. Ну, возникло еще немножко проблем, но Говард, наконец, всех выставил, а Ред все пытался давать мне те самые странные предупреждения, а я по-прежнему не понимала. В доме немножечко был беспорядок, однако никаких признаков диких пирушек, ничего подобного. Просто дом нуждался в хорошей уборке по- настоящему, да простыни были грязные. Я говорю Говарду:
– Завтра я должна как следует пройтись по дому.
– Завтра, – сказал Говард, – твой день рождения. Ты не должна ничего делать в свой день рождения. Кстати, ты вообще не должна больше работать.
– Я почти забыла, – говорю я, пока мы меняли простыни на своих постелях, где, кажется, спали три человека. – Что ты собираешься мне подарить на день рождения? – говорю я, на самом деле не имея этого в виду, так как ничего не хотела. Но Говард сказал:
– Самый лучший в мире подарок. Увидишь. – И с такой любовью улыбнулся.
Глава 21
Как ни странно, кухня была вполне чистая, кроме пары сгоревших кастрюль, да нейлоновый «ежик» для чистки посуды был весь забит всякой дрянью, так что им больше нельзя было пользоваться. Кладовая была не пустая, как я ожидала, там стояли банки, которых я точно никогда не покупала, вещи типа «Говядины с Карри и Рисом», и «Сливочного Рисового Пудинга», точно кто-то, остановившийся в нашем доме, очень уж обожал рис. Потом я увидела на маленьком откидном столике в кухне, на том самом, у стенки под полками с кастрюлями, счета из бакалеи и сообразила, что они заказывали всякие вещи на наше имя, за которые еще не заплатили. А теперь и не заплатят. Это дрянная проделка, подумала я. Хотя в своем роде обрадовалась, так как это давало мне повод обозлиться на Редверса Гласса, что было необходимо, когда я опять с Говардом дома, готовлюсь жить тихой приличной жизнью, немножечко повидав мир и не получив ни малейшего впечатления. Завтра к тому же мой день рождения. Я вспоминала те дни рождения, которые у меня были раньше при Говарде, и какой он был милый, никогда не забывал, всегда что-нибудь покупал, что свидетельствовало о заботе и памяти, даже когда у нас не было много денег. А теперь говорит, собирается
