[ом] вр[емени]', которое не принесло мне как литератору ничего, кроме зла'. Позже предостерегает брата: 'Держись в стороне от этих сукиных сынов и не восхваляй их. Это гнусное племя'. А несколько раньше ему же: '…по убеждениям своим я стою на 7375 верст от Жителя и К®. Как публицисты они мне просто гадки, и это я заявлял тебе уже неоднократно'.
Но с Сувориным дружеские отношения продолжались. Правда, весной 1893 года они были на грани разрыва. Во Франции появилась в это время корреспонденция, в которой сообщалось, что 'Новое время' замешано в скандальной финансовой афере компании по прорытию Панамского канала. Сын Суворина попытался опровергнуть это сообщение, причем выступил с протестом не от имени 'Нового времени', а от всей русской печати. В ответ на это в 'Русской мысли' была помещена статья Протопопова, который решительно отмежевывал русскую печать от 'Нового времени' и давал этой газете резкую, уничтожающую оценку. Сын Суворина после этой публикации приехал в Москву и дал пощечину Лаврову. 'И приезжал за этим, — пишет Чехов. — Значит, с Сувориным у меня все уже кончено, хотя он и пишет мне хныкающие письма. Сукин сын, который бранится ежедневно и знаменит этим, ударил человека за то, что его побранили. Хороша справедливость. Гадко'. Однако покаянные письма старика Суворина, видимо, отмежевавшегося от своего сынка, возымели действие, и отношения Чехова с Сувориным сохранились. Чехов все еще исходил из того наивного убеждения, что Суворин сам по себе, а 'Новое время' с Жителями и Бурениными само по себе. Так, еще в начале скандала, когда только что появилась статья Протопопова, Антон Павлович уговаривал Суворина не вступать в полемику с журналом и при этом, в частности, писал: '…Лавров и Гольцев в писаниях Пр[отопопов]а столько же виноваты, как Вы в писаниях Буренина…'
Хозяйственные заботы, обрушившиеся на Чехова после переезда в Мелихово, не помешали его активной творческой работе. Уже в марте он заканчивает и отсылает в редакцию журнала 'Всемирная иллюстрация' рассказ 'В ссылке', продолживший разработку темы Сахалина. В марте — апреле написана 'Палата № 6'. Планы у Чехова были обширные. В начале марта он сообщает о намерении написать комедию. На лоне природы вспомнилась ему старина, и он задумывает рассказы в осколочном духе, которые собирается 'оптом' прислать Лейкину. И в самом деле, кое-что было написано. 7 апреля в 'Осколки' было послано три таких рассказа: 'Отрывок', 'История одного торгового предприятия' и 'Из записной книжки отставного старого педагога'. Несколько позже по тому же адресу Антон Павлович направил рассказ 'Рыбья любовь'. Воскрес и старый осколочный псевдоним — 'Человек без селезенки'. К сожалению, замысел комедии так и остался неосуществленным, хотя потом Чехов сообщил и название задуманной пьесы — 'Портсигар'. В июне был написан еще один рассказ — 'Соседи'. А дальше наступила значительная пауза. Все поглотила врачебная деятельность.
'В ссылке' по форме напоминает рассказ 'Бабы'. Это тоже сценка, тут тоже два собеседника. Только действие происходит в Сибири, весной, на берегу холодной, неприветливой, широко разлившейся реки. Работая над рассказом, Чехов, видимо, вновь физически переживал все то, что довелось ему испытать, когда по пути к Сахалину преодолевал он весеннюю сибирскую распутицу. И еще вспомнились ему те кошмарные сны, о которых он как-то упомянул в своем письме. Рисуя баркас с перевозчиками, уплывающий по вызову к другому берегу, Антон Павлович пишет: 'Было в потемках похоже на то, как будто люди сидели на каком-то допотопном животном с длинными лапами и уплывали на нем в холодную унылую страну, ту самую, которая иногда снится во время кошмара'.
На этот раз герои рассказа не преуспевающие обыватели, а ссыльные, работающие перевозчиками. Жизнь их вдали от родных мест, в жалкой холодной избушке, заброшенной в сибирской глухомани, ужасна. И все же наиболее ужасным кажется не сама эта жизнь, а ее последствия.
Эта бытовая сценка вновь оказывается дуэлью — дуэлью двух взглядов на человека, на его место в мире. Только спорят теперь не интеллектуалы, а безграмотные простые люди. Философию, которую порождают бесчеловечные условия существования, законченно воплощает в себе старик перевозчик, прозванный Толковым. Семена Толкового нисколько не угнетает животная жизнь. Он настолько приспособился к ней, что считает ее естественной, находит даже, что и в этих условиях человек вполне может быть счастлив. Но какой ценой? Ценой сознательного отречения от всего, что делает человека человеком. Он с гордостью заявляет, что довел себя до такой точки, что может 'голый на земле спать и траву жрать.
И дай бог, — восклицает он, — всякому такой жизни. Ничего мне не надо, и никого я не боюсь, и так себя понимаю, что богаче и вольнее меня человека нет'.
В подтверждение своей философии Семен рассказывает о ссыльном Василии Сергеевиче, который не хотел смириться со своим новым положением, не слушался предостережений Толкового и в результате превратил свою жизнь в нескончаемую муку. Выписал жену, а она пожила, пожила с ним, да и сбежала. Осталась дочь, подросла и зачахла. Нажила чахотку. И вот Василий Сергеевич мечется теперь от врача к врачу за сотни верст. И опять, по мнению Толкового, зря мечется, так как спасти дочь невозможно.
Трагедия в том-то и состоит, что предсказания Толкового сбываются, что жизнь подтверждает его слова. Удивительно ли, что философия Семена неумолимо проникает в сознание его товарищей по ссылке? Перевезя Василия Сергеевича, едущего к очередному врачу, Семен и его товарищи отправились досыпать. Ветер распахнул дверь. Всем было холодно, но никто не поднялся, чтобы закрыть дверь.
Основной смысл рассказа — в протесте против перерождения человека в человекоподобное существо, против той доморощенной философии, которая пытается оправдать это самоумерщвление. Чехов протестует против этого всей атмосферой произведения, всей его стилистикой, которая невольно вызывает у читателя чувство тоски, почти физическое ощущение холода и сырости, пустынности и бесприютности, непреодолимого ощущения одиночества и заброшенности. Но не только так воюет Чехов против этой новой разновидности рабьей философии. Со всей страстью обрушивается на Толкового его собеседник, молодой ссыльный татарин. 'Ты худо! — кричит он Семену, с трудом подыскивая русские слова.
Этот небольшой рассказ, навеянный непосредственными впечатлениями во время путешествия на каторжный остров, явился как бы этюдом к 'Палате № 6'. В основе новой философской повести Чехова та же проблема основных принципов человеческого бытия, только рассматриваются они уже не применительно к исключительным условиям жизни ссыльных, а ко всей русской действительности. Но при всем том, что проблема эта куда более сложная, суть ее, как выясняется, остается той же.
Герой 'Палаты № 6', в отличие от 'семикаторжного' Семена Толкового, опирается в своей жизненной философии уже не на инстинкт самосохранения, а на ученые трактаты. Его любимым занятием является чтение книг, и прежде всего книг по истории философии, на приобретение которых он регулярно тратит половину своего жалованья.
О докторе Рагине повествователь впервые упоминает в третьей главе повести. Описав больницу, познакомив нас с обитателями палаты № 6, особо остановившись на истории болезни Ивана Дмитрича Громова, он сообщает, что к больному приходит доктор Андрей Ефимыч Рагин. Осмотрев его и прописав примочки и лавровишневые капли, доктор ушел, сказав хозяйке, что больше уж не придет, так как 'не следует мешать людям сходить с ума'. В дальнейшем выясняется, что это вовсе не случайная обмолвка и не шутка, а принципиальная позиция Рагина.
Обосновывая свою позицию, Андрей Ефимыч развернет довольно стройную систему взглядов, которую будет аргументировать ссылками на стоиков. 'Марк Аврелий, — утверждает Рагин, — сказал: 'Боль есть живое представление о боли: сделай усилие воли, чтоб изменить это представление, откинь его, перестань жаловаться, и боль исчезнет'. Это справедливо. Мудрец, или, попросту, мыслящий, вдумчивый человек отличается именно тем, что презирает страдание; он всегда доволен и ничему не удивляется'. Нетрудно видеть, что это почти буквальное повторение житейской премудрости Семена Толкового, хотя она освещена авторитетом одного из видных представителей новых стоиков — авторитетом римского императора Марка Аврелия.
Антон Павлович хорошо знал взгляды этого философа. Изданная в 1882 году в Туле книга 'Размышления императора Марка Аврелия Антонина о том, что важно для самого себя' и по сей день хранится в ялтинском Доме-музее в книжном шкафу красного дерева в числе тех немногих книг, которые Чехов привез с собой в Ялту из Мелихова. Ряд изречений Аврелия отчеркнут рукой Чехова, против некоторых из них его краткие пометки.
