стул, смотрел по телевизору бейсбольный матч и ел жареного цыпленка, прижимая коробку к животу. Голова у него блестела от масла для волос, а глаза уставились на меня двумя бегающими голубыми шариками. Снова начав жевать, он проглотил кусочек цыпленка.
— Я ищу одного парня по имени Бобби Джо Старкуэзер, — сказал я. — У меня есть подозрения, что он поклонник тихуанского наглядного искусства.
Его взгляд метнулся в сторону и снова вперед.
— Слышал, они вытянули ваш лотерейный билет, лейтенант, — проговорил он.
— В такие тяжелые времена всегда ходит много сплетен.
— Да это больше на заметку в «Таймс-Пикаюн» похоже.
— Это все бюрократические заморочки, на которые ребятам вроде нас с тобой не нужно обращать внимание.
— Я думал, что мы уже договорились с вами, лейтенант. У меня насчет этого ничего нет, ну, кроме фильмов, которые Пёрсел раздавил. Из-за этого я мог угодить в самое настоящее дерьмо.
— Я постепенно теряю связь с осведомителями, поэтому мы здесь действуем, полагаясь на веру.
— У меня сегодня такой беспокойный день. Думаю, вы должны это понимать. Неважно, что вы думаете обо мне, но я не балаганный шут, который, развлекая толпу, прыгает, как зернышко кукурузы на сковородке. У меня есть семья, мои дети ходят в воскресную школу, я плачу большие налоги. Может, в моих налоговых декларациях есть доля фантазии, ну а Никсон что, лучше, что ли? Человеку хочется немного уважения, немного признания его собственного пространства, собственных проблем.
— Я все это знаю, Уэс. Поэтому и чувствую себя паршиво, когда так поступаю с тобой.
Я вытащил из кармана пиджака пистолет, оттянул ствольную коробку, резко отпустил затвор, который громко щелкнул, и прицелился ему между глаз, опустив ствол так, чтобы он мог видеть курок.
Он тяжело задышал, лицо передернулось, на неровной коже выступили капли пота, глаза скосились, фокусируясь на направленном пистолете. Он замахал дрожащими руками перед дулом.
— Не надо направлять его на меня, лейтенант, — взмолился он. — Я был на войне. Я не выношу оружия.
— Твой дружок сказал, что тебя выгнали из армии за недостойное поведение.
— Неважно. Я ненавижу оружие. Ненавижу всякую жестокость. Господи, я сейчас от страха описаюсь!
Его била дрожь. Коробка с цыпленком упала на пол, он все время сухо сглатывал, словно сердце скакало у него в горле, и тер руки, как будто они были чем-то испачканы. Потом он, не сдерживаясь, заплакал.
— Я не могу этого сделать. Прости меня, Уэс, — сказал я, опуская пистолет.
— Что? — слабым голосом спросил он.
— Прошу прощения. Мне не следовало так поступать. Если не хочешь потратить на кого-то десять центов, дело твое.
Он никак не мог прекратить икать и трястись.
— Расслабься. Он пуст. Вот смотри, — показал я на ствол в руке и щелкнул спусковым крючком.
Он непроизвольно дернул головой от звука.
— Меня чуть инфаркт не хватил. У меня в детстве была ревматическая лихорадка. Я такого стресса второй раз не перенесу, — выговорил он.
— Я угощу тебя виски из соседнего бара. Ты что будешь?
— Двойной «Блэк Джек» на льду и «Туборг» на запивку, — сморгнул он и запнулся. — Только пиво чтобы тоже холодное было. Хозяин-еврей, который готовит такой заказ, всегда норовит сократить расходы на охлаждение.
Я пошел в соседний бар, где мне пришлось выложить восемь долларов за импортное пиво и два бокала виски в чаше со льдом. Когда я вернулся в офис Уэсли, в воздухе летали облачка дыма — Уэс курил травку. На его лице застыла отрешенность, как у человека, который только что съел самокрутку.
— Мой врач рекомендует мне ее от глаукомы, — сообщил он. — Подхватил ее в армии. К нам в окоп влетела ручная граната. Поэтому я все время такой нервный и не выношу стрессов.
— Понятно.
— Пиво холодное?
— Абсолютно. Ты уже в порядке?
— Конечно, — сказал он, отпивая виски, и захрустел кубиками льда. Он сузил свои непроницаемые глаза, наставив их на меня, как два ствола. — Лейтенант, я могу рассказать вам об этой сволочи.
— Почему же о сволочи?
— Он подонок. Кстати, раньше он как-то поставлял кокаин для Сегуры. Я еще жил тогда на Айриш- кэнел. Они всех окрестных мальчишек подсадили на эту дрянь.
— Да, члены клуба «Ротари» и «Рыцарей Колумба» потом об этом много говорили. Тебя приглашали на их сборища, Уэс?
— Я всего лишь продаю грязные иллюзии на темной сцепе. Я не покупаю человеческие души. Вы здесь этого подхалима с татуировками не найдете, потому что он живет не в Новом Орлеане. У него рыбачий домик в лесу, на берегу протоки Дес-Алеманс, в округе Сент-Чарльз. Он там только и делает, что распивает бутылки на заднем дворе с дробовиком наперевес. Этот парень — просто ходячая реклама федеральной помощи умалишенным.
— Поставить десятицентовик — этого не всегда достаточно.
— Я выдаю его тебе. Чего еще ты хочешь?
— Ты знаешь правила, Уэс. Мы не позволяем клиентам писать сценарий. Выкладывай все, что осталось. Как говорит Диди Джи, относись к людям с уважением.
Он выпил пива и бросил полный решимости взгляд на стену, лицо от воспоминаний стало злым. Было слышно, как он шумно дышит через нос.
— Сегура приглашал ребят в свой дом с бассейном выпить, перекинуться в картишки и просто потусоваться. Старкуэзер как-то начал трепаться о том, как он был «зеленым беретом» во Вьетнаме и как перерезал глотки нескольким шлюхам, когда они спали, и выкрасил их лица желтой краской, чтобы другие, проснувшись утром, нашли их в таком виде. При этом вся компания в это время ела салат с креветками, стараясь не сблевать на траву, и поэтому я сказал: «Эй, давайте сделаем перерыв или начнем делиться этими тошнотворными армейскими байками». Он посмотрел на меня так, как будто я какое-то насекомое. А потом, прямо перед всеми этими парнями и их девками, наблюдавшими за происходящим, ткнул мне пальцами в глаза тем приемчиком, какой всегда применял Мо Студж против Шемпа и Ларри. Одна из девиц заржала, а он столкнул меня в бассейн.
— Ну что ж, Уэс, уж не знаю, почему, но я тебе верю, — сказал я.
Я дождался рассвета, чтобы нагрянуть в рыбачий домик Старкуэзера. Клубы тумана кружились над протокой, поднимаясь меж затопленных деревьев, когда я выехал с прибрежной дороги, которая была проложена через болото одной нефтяной компанией. Мертвые кипарисы в сером утреннем свете были влажными и черными, а зеленый лишайник, росший у воды, подбирался прямо к толстым основаниям стволов. Туман среди деревьев был настолько белым и густым, что я с трудом различал дорогу перед машиной на тридцать футов. Гнилые доски трещали под колесами и громко стучали по нефтяной котловине. В этой утренней тишине от малейшего звука большие и маленькие цапли, громко хлопая крыльями, взлетали к верхушкам деревьев, залитых розовым светом. Наконец по одну сторону дороги в открывшемся просвете между деревьями я заметил лачугу, построенную из кирпичей, кленовых досок и кипарисовых бревен. Перед домом стоял джип «тойота», а к крыльцу была привязана кривоногая гончая, которая выглядела так, будто в нее стреляли утиной дробью. Я выключил зажигание прямо посреди дороги, тихо открыл дверь и пошел через деревья по одну сторону просвета, пока не поравнялся с крыльцом. Стволы дубов, росших по краям просвета, были все раздроблены ружейными выстрелами; повсюду на обрезках скрученной проволоки качались пробитые жестяные банки и разбитые бутылки; а кора была вся разодрана и выдолблена пулями до белой древесины. Сетчатая дверь в дом была приоткрыта, но изнутри не доносилось никакого шума, не было заметно никакого движения. Позади дома в деревянном загоне хрюкали и фыркали свиньи. Я передернул затвор на пистолете, дослав патрон из обоймы в ствол. Сделав глубокий вдох, я рысью перебежал через грязный двор, одним прыжком перемахнул через ступеньки крыльца, из-за чего псина чуть не свернула себе шею, до отказа натягивая цепь, и ворвался в дом.
