Мужчина уставился в бетонный пол, посапывал и молчал. Потерев тыльной стороной ладони нос, он сказал:
— Звери. А на чем вы попались, за что вас сцапали?
— Меня стали угощать кренделем с маком, — отшутился Кальман, — а я не пожелал его есть.
— Ага, понятно, — улыбнулся мужчина и взглянул на Кальмана. — А у вас какая профессия?
— Я садовник. Окончил сельскохозяйственную школу. А вы на каком заводе работали?
— Когда-то я работал на заводе «Ганц». Много лет назад. А с тридцать седьмого года значусь в «черном списке».
— На что же вы живете? — полюбопытствовал Кальман и оглядел своего товарища по заключению.
— Случайной, поденной работой. Год назад меня призвали в армию. Но я уклонился от этого и скрывался.
— Вас повесят, — убежденно проговорил Кальман. — Повяжут вам на шею отличный пеньковый галстук.
— А вас что ж, не повесят?
— Пожалуй, мое дело прояснилось. Думаю, я скоро буду на свободе. Впрочем, меня это не интересует. — Кальман растянулся на соломе, подложив руки под голову. — А одеял здесь не дают?
— Нет. Как понять, что вас это не интересует? Что вас не интересует?
— Ничего не интересует. Вам это кажется странным?
— Да, странным.
Мужчина наклонился к Кальману и спросил, понизив голос:
— Скажите, почему вас не интересует жизнь? Вы говорите, что вас выпустят на свободу. Я бы от радости готов был разбить себе зад о бетон.
— Возможно. А я нет. Я страдаю эпилепсией. Вы знаете, что это такое?
— Человек вдруг падает, и у него идет пена изо рта.
— Говорят. Я ничего не помню.
— И поэтому у вас такое настроение?
— Поэтому тоже. И по другой причине. — Кальман зевнул. — Тут когда дают ужин?
— По-разному. Услышите, когда начнут стучать котелками.
— И много дают?
— Когда как. Сушеного гороха — достаточно.
— Я проголодался.
— А я если и поем, то совсем малость. Я вообще мало ем.
— Однако, несмотря на отсутствие аппетита, вы еще в теле.
— Не завидуйте. Я страдаю отечностью.
— Пусть черт вам завидует, а не я. Я даже этим мерзавцам не завидую, хотя они жрут шоколад и пьют французский коньяк. Но когда-нибудь им придется попоститься.
— Хорошо бы дожить до этого.
— Если вы дезертир, то вам не дожить. На фронте дезертиров стреляли, как зайцев.
— Вы были на фронте?
— Лучше бы и там не был. Тогда бы я был сейчас совершенно здоров… Н-да, холодно. Вы как переносите холод?
— Плохо.
— Попробую поспать, — проговорил Кальман и повернулся лицом к стенке.
— Не ложитесь, — сказал ему Фекете. — Сейчас нужно будет вынести парашу. День вы будете выносить, день — я.
— Если хотите, я каждый день буду выносить. Но сегодня вечером вы вынесите.
— Почему именно сегодня вечером?
— Потому что завтра вечером я буду уже свободен. Майор сказал, — с ухмылкой ответил Кальман.
— Тогда сегодня вам и выносить парашу.
Кальман оперся плечом о стену и стал прислушиваться к звуку открывающихся дверей. «Полон дом узников», — подумал он. Вдруг он услышал шаркающие шаги и странное, протяжное пение:
— Цыц! — заорал охранник, и послышался свист резиновой дубинки, но неизвестный продолжал петь:
Снова донеслись звуки ударов. Шаги приблизились к двери. Кальман отчетливо слышал, как поющий сказал нежным голосом по-немецки:
— Милое дитя, если ты не оставишь меня в покое, я вылью тебе на голову дерьмо из этой параши.
— Сумасшедший снова куражится, — прошептал Фекете. — Дождется, что его забьют до смерти.
— Кто этот сумасшедший? — заинтересовался Кальман.
— Хорошо, что мне только один день довелось пробыть с ним вместе. Невыносимый тип, — сказал Фекете.
— Коммунист?
— Нет, бывший сотрудник контрразведки Оскар Шалго.
…Кальман проснулся от звука сирен воздушной тревоги. В камере было темно. Он осторожно пошарил вокруг себя. Окликнул своего товарища. Никто не ответил. Глубокая тишина царила кругом. И вдруг словно небо раскололось и земля разверзлась: все загремело, затрещало, загудело, задребезжало; бетонный пол заходил у него под ногами. Потом эти оглушительные звуки, доносившиеся снаружи, покрыл истеричный, ужасающий вой запертых узников.
На несколько минут воцарилась тишина, узники тоже замолчали, и тогда он отчетливо услышал, как кто-то бежит по коридору. Дверь в камеру открылась, охранник посветил фонарем. В луче света Кальман на минуту увидел шатающуюся фигуру Фекете. Когда же вновь возобновилась бомбежка, его товарищ уже лежал на соломенной подстилке и стонал.
— Что с вами? — спросил Кальман. Совсем близко от себя он слышал стоны мужчины, его горячее дыхание обдавало ему лицо. Кальман почувствовал запах ментола.
— Еще одну такую ночь мне не выдержать, — задыхаясь, проговорил Фекете.
— Вас пытали? Помочь вам чем-нибудь?
— Чем вы могли бы помочь?
— Всем, что в моих силах.
— Я не знаю, кто вы такой.
— Вы видели мои ноги?
— Видел.
— И голову мою видели?
— И голову видел.
— Как вы думаете, они искалечили меня просто так, шутки ради? Но если вы мне не доверяете, могу и не помогать. Я думал, что вы, возможно, захотите известить кого-нибудь.
— А если вас спросят, передавал ли я что-нибудь через вас?
Кальман потянулся и схватил Фекете за руку.
— Послушайте, я не цыган, чтобы божиться. Или вы верите мне, или нет. Вы сидели в тридцать седьмом и знаете, что передача таким образом сообщения связана с риском — ведь я могу оказаться и провокатором. Но я не провокатор. Либо вы верите этому, либо нет.
Наступила долгая пауза; слышалось только тяжелое дыхание и негромкое постанывание Фекете.
— Если вы выдадите меня, пусть вам никогда не знать больше счастья.
— Оставьте эти глупости, — рассердился Кальман. Ему почему-то стало не по себе. Его сбивал с толку ментоловый запах изо рта собеседника. Он напряженно думал.
— Я дам вам адрес, — прошептал Фекете. — Ракошхедь, улица Капталан, восемь. Не забудете?
— Говорите смело. — Губы Кальмана непроизвольно растянулись в улыбку. Он готов был рассмеяться от радости, так как был уверен, что его товарищ по камере играет и говорит неправду. — Разыщите Виолу. Передайте ему следующее: «Пилот прыгнул с высоты семьсот пятьдесят метров. Парашют не раскрылся.
