окончил Будапештский университет в 1932 году и, получив диплом инженера-механика, в том же году поступил конструктором на завод фирмы „Броун-Бовери“ в Будапеште. На этом предприятии проработал без перерыва до 10 ноября 1944 года. Трижды (в 1935, 1936 и 1937 годах) направлялся фирмой в командировки во Францию, по нескольку месяцев каждая. С 1941 по 1943 год находился на действительной военной службе. Воинское звание: лейтенант запаса, старший инженер. В 1940 году женился. Жена — Каталина Тимар, хирург. В настоящее время проживает по адресу: город Печ, ул. Витез, 3. Работает ассистентом. Развелась с мужем в 1946 году. Даницкий связи с бывшей женой не поддерживает. Во время войны Даницкий находился на службе в Институте военной техники, несколько раз выезжал в Германию. Во время боев в Будапеште пропал без вести. Согласно личному листку, был взят в плен советскими войсками. Возвратившись на родину летом 1946 года, устроился на Первый венгерский машиностроительный завод инженером-конструктором. Вступил в ряды Венгерской коммунистической партии. После национализации завода был назначен главным инженером. По заявлению самого Даницкого, с женой развелся по соображениям морального характера. До 1956 года неоднократно награждался правительственными наградами. Внес очень много рационализаторских предложений и имеет немало патентов. Конструктивный склад ума. Во время контрреволюционного мятежа стал секретарем рабочего совета. После подавления мятежа вел антиправительственную пропаганду, печатал листовки. Был осужден на шесть лет тюремного заключения. Находясь в тюрьме, раскаялся в содеянном, разработал проект насосного мотора, который был впоследствии запатентован во многих странах мира. В апреле 1959 года был амнистирован. С этого времени работает в качестве инженера-конструктора на заводе общего машиностроения. По выходе на свободу получил обратно свою квартиру по адресу: улица Ашо, 4, II район. В 1960 году за свой патент получил 350 тысяч форинтов (патент был приобретен Голландией, Данией, Англией). В 1961 году купил автомашину марки „опель рекорд“ у футболиста сборной Венгрии Ференца Худака. Машина стоит в гараже под виллой спортсмена. Даницкий ведет замкнутый образ жизни, друзей не имеет. В субботу обычно выезжает на автомобильную прогулку и возвращается в воскресенье вечером. Ни с кем за границей не переписывается».
Такие сведения содержались в донесении. Инженер Даницкий был взят под наблюдение по указанию полковника Кары весной шестьдесят второго года. Отдавая приказ установить слежку за Даницким, полковник одновременно передал майору Домбаи один документ. В нем очень кратко упоминалось о том, что во время войны Даницкий поддерживал связь с майором Генрихом фон Шликкеном и что его фамилия значится в картотеке БНД[2], в разделе «активизированная агентура». Кара не сказал Домбаи, от кого получено это донесение, Домбаи же, разумеется, не стал его спрашивать в соответствии со старым правилом: не проявляй излишнего любопытства.
В то время группа Домбаи вела одновременно несколько разработок. И во многих донесениях и секретных материалах неоднократно упоминался иностранный агент по кличке «Доктор». Согласно материалам, речь шла об одном из руководителей французской агентурной сети в Венгрии. Но не было даже известно, женщина или мужчина скрывается под этой кличкой: французы не включали Доктора ни в одну из групп своей агентурной сети. Около трех недель назад венгерская контрразведка перехватила шифрованную радиограмму и довольно быстро расшифровала ее. В ней говорилось: «Дядюшка нуждается в лечении против запоя, лечащий врач рекомендует метод CF—17». Кара по этому поводу долго совещался с Домбаи, и они пришли к выводу, что радиограмма имеет какое-то отношение к давно разыскиваемому Доктору. Разумеется, они оба понимали, что это всего лишь предположение и что оно останется таковым, пока не будет подтверждено фактами.
Домбаи позвонил Каре и сказал, что после обеда хотел бы повидаться с ним.
А полчаса спустя Домбаи уже сидел в кабинете подполковника Тимара. Тимар, коренастый черноволосый весельчак, славился среди товарищей по работе удивительно крепкими нервами.
— Скажите, Шандор, что с вами происходит? — сказал с некоторым укором Тимар. — Вот уже целый год мы не получаем от вас ни одного заслуживающего внимания дела.
— Некие западные державы пронюхали, что я принял руководство отделом, — отшутился Домбаи, — и, обсудив этот вопрос на заседании НАТО, пришли к выводу, что в создавшейся новой обстановке ведение шпионажа в Венгрии — дело совершенно безнадежное!
Секретарша принесла кофе. Перебрасываясь шуточками, они выпили кофе. Затем Тимар поинтересовался, читал ли Домбаи интервью журналиста Белы Жиндея, полученное им у доктора Марии Агаи. Поскольку Домбаи не читал этого интервью, он с большим интересом выслушал его в пересказе Тимара. По словам Агаи, обстоятельства провала группы Татара и по сей день покрыты мраком. Ясно только одно, что здесь имело место предательство. Мишкольцевских товарищей выдал провокатор по кличке «Ворчун», внедрившийся в их ряды. А вот какова была его настоящая фамилия — это мог бы сказать один только Клич, пропавший во время войны без вести и, по слухам, погибший в немецких застенках. Неизвестно до сих пор и то, кто предал самого товарища Татара, расстрелянного затем фашистами. Одно время в этом подозревали ее, Марию Агаи, и у нее иногда бывает такое ощущение, что кое-кто до сих пор не верит в то, что она невиновна. Поэтому было бы очень важно установить личность настоящего предателя.
— Но ведь такое подозрение — явная чушь! — не удержался от возгласа Домбаи. — Агаи действительно ни в чем не виновата! Она и не могла знать, где скрывался Татар. Ты просмотрел материалы следствия?
— Ничего мы не нашли. Следственные дела по группе Татара, Буши и Марианны Калди исчезли во время мятежа. А то, что уцелело, не внушает никакого доверия. Документы подобраны по той версии, что их арест — дело рук контрразведчика по фамилии Шалго. В свое время в это дело впутали еще и полковника Кару.
— Не может быть! — удивленно воскликнул Домбаи. — Так Кару за это тогда осудили?
— Согласно обвинительному заключению, Шалго еще до войны завербовал Эрне Кару и с его помощью провалил и Татара и Марианну Калди, а после войны они оба, то есть Шалго и Кара, пролезли в контрразведку.
— Что за чертовщина! Да ведь Кара даже и не знал Марианну Калди!
— Ошибаешься! Знал. Марианна была тогда невестой Харасти. А Харасти был другом Кары. Но это и в самом деле уже неинтересно. Товарищи попросили меня разобраться во всей этой истории. Вот скажи мне: что за человек Кальман Борши?
6
Ночь Кальман провел плохо, спал беспокойно. Возвратившись в отель, он первым делом прочитал интервью. Воспоминания доктора Марии Агаи растревожили его душу, вызвали старые, с таким трудом изгнанные из памяти воспоминания, разбередили чуть зажившие раны, воскресили думы о Марианне, и это было болезненнее всего. Он не знал ни доктора Агаи, ни Татара — одну только Марианну, о которой доктор говорила с удивительной теплотой. Как сказала Мария Агаи, она жизнью была обязана этой смелой девушке.
Кальман лег в постель, но долго не мог заснуть: в голову то и дело лезли какие-то дурацкие мысли, а когда он наконец задремал, начали сниться сны, один фантастичнее другого.
Проснувшись поутру, Кальман решил не дожидаться следующего дня, а заплатить по счету и поскорее уехать домой. Думал, что рядом с Юдит он наверняка быстро придет в себя, успокоится. Кальман умылся холодной водой, подставив голову прямо под кран, затем наспех, кое-как оделся и торопливо сбежал вниз, в холл, где заявил портье о своем отъезде и попросил составить счет. Разговаривая с портье, Кальман почувствовал, что за ним следят, и от этого ощущения не мог освободиться весь день. Помчался в книжный магазин, купил альбом Браке. Проследил, чтобы получше запаковали покупку. А на душе у него становилось с каждой минутой все тяжелее. В довершение всего пошел дождь, и это еще усугубило его и без того плохое настроение. Подходя к гостинице, Кальман был уже так взвинчен, что решил ни минуты больше не оставаться в Вене, а поскорее собрать вещи, позвонить в венгерское посольство и сказать, что со вчерашнего дня какие-то неизвестные люди следят за ним, что он просит защитить его, приехать за ним на дипломатической машине или на чем угодно и организовать его отъезд домой.
Кальман заплатил по счету, поднялся к себе в номер и принялся лихорадочно упаковывать вещи.
В дверь постучали. Не оборачиваясь, Кальман крикнул:
— Herein![3]
